Я задумался.
— Год назад я сошел с поезда в одном большом городе и поселился у человека, назвавшегося моим дядей. Он взял меня к себе на работу. — Я осторожно подбирал слова. Не исключено, что Ди знает больше, чем показывает, но вряд ли. А раз так, незачем ей слушать про Кардинала и мое приобщение к миру криминала и смерти. — С тех пор я там и жил. С того дня, как приехал в тот город, помню все, а до этого — ноль. Почти ничего, — поправился я. — Долгое время я вообще не замечал за собой никаких странностей, но потом, когда понял, что прошлое стерлось из памяти, отыскал старый железнодорожный билет, и он привел меня сюда. Вот и все. На данный момент.
— Амнезия?
— Наверное. И еще, видимо, состояние бреда. Не знаю, кем я был здесь, но чувствую, что у Мартина Робинсона маловато общего с Капаком Райми — так меня звали в городе. Ди, я был плохим человеком? Участвовал в темных делах?
— Нет! — Она изумилась. — Нет, что ты! Ничего подобного.
— Точно?
— Абсолютно. — Она принялась покачиваться в кресле, собираясь с мыслями. Ей всегда думалось лучше в кресле-качалке. — Ты родился не здесь, не в этом доме, но ты здесь вырос. Это было родовое гнездо, замок Робинсонов. Родители обращались с тобой как с принцем, однако при этом воспитали тебя вежливым и понимающим. Ты был очень милым ребенком. Ты меня на восемь месяцев старше, но мы попали в один класс, и родители наши тоже дружили. Ты смеялся над моей прической и одеждой — у мамы был жуткий вкус, она меня одевала так, как даже кукол не одевают, — а я тебя дразнила за кривые зубы.
— У меня были кривые зубы? — За неимением детских воспоминаний я привык к себе теперешнему, и мне как-то не приходило в голову, что я с возрастом мог, как и все нормальные люди, сильно измениться.
— Не такие уж кривые. Торчали совсем чуть-чуть, но ты очень стеснялся. Пара шуток про Багза Банни, и все, ты в истерике. Потом миновала доподростковая фаза, когда мы вообще друг друга не замечали. Я водилась с девчонками, ты — с мальчишками. Года три-четыре так прошло. В четырнадцать у нас открылись глаза, и вскоре мы уже встречались вовсю. В семнадцать мы обручились. — Ди пожала плечами и начала раскачиваться чуть быстрее. — Глупо, наверное, но мы были влюблены и хотели доказать, что любовь будет длиться вечно. Но мы не собирались нестись под венец сломя голову. Решили подождать до окончания колледжа. Мы разъезжались учиться в разные города — ты еще сказал мне потом, годы спустя, что думал, у нас все закончится в первые же месяцы. Поэтому ты и сделал предложение — казалось, что это не всерьез и до женитьбы так и не дойдет.
— Нет! — рассмеялся я. — Я не мог быть таким ветреником.
— Еще как мог. — Ди тоже рассмеялась. — Но мы выдержали. Пару раз пробовали сходить налево, но ни тебе, ни мне не понравилось, и каждый раз при встрече мы влюблялись заново. Поэтому в конце концов мы осознали, что это и есть настоящая любовь, от которой спасения нет все равно, и через несколько месяцев после выпуска связали себя узами брака, став мистером и миссис Робинсон. — Она скорчила гримасу. — Это единственное, что омрачало радость, — называться миссис Робинсон. Даже в газете пошутили, когда публиковали нашу свадебную фотографию, чтобы ты на всякий случай поглядывал, нет ли где Дастина Хоффмана[7].
Я попытался вспомнить нашу свадьбу, представить Ди в подвенечном платье, солнечное небо, переполнявшее меня счастье. Ничего в душе не откликнулось.
— Наверное, наши родители радовались, — предположил я.
Ди вздохнула, и я понял, что ответ будет печальный.
— Твой отец умер, когда тебе было шесть… — Тяжелая утрата. Но поскольку я совершенно не помнил отца, для меня это известие ничего не значило. — Вот тогда ты всерьез занялся теннисом.
— Теннисом? — заинтересовался я.
— Ты отлично играл. Тебя учил отец, пока был жив. И после его смерти ты ушел в теннис с головой. Он часто повторял, что ты переплюнешь Борга[8] со временем, и ты кинулся оправдывать надежды. Подумывал уйти в профессионалы, но решил все-таки получить образование. Не хотел класть все силы на спортивную карьеру, где у самых лучших после двадцати песенка спета. Ты продолжал играть, но для собственного удовольствия. И выиграл уйму любительских соревнований.
Вот почему я показал такой класс там, в городе.
— А мама? — спросил я.
— Она умерла, когда ты учился в колледже. На втором курсе. Сердце. Оно у нее уже давно барахлило. Мы еще и поэтому поженились так рано: у тебя был дом, где мы могли бы поселиться, и ты остался один в целом мире. Неужели совсем родителей не помнишь?