Дьявол Фей-Линя

— Старые китайцы, — сказал инспектор, — отказываются говорить о дьяволе, а молодые утверждают, что больше не верят в древних демонов; теперь их сменил христианский дьявол. Они считают, что это разные дьяволы.

— Ночь покажет, — отвечал я, — дьявол это или нет.

До одиннадцати мы просидели в библиотеке, обсуждая все подробности дела и пытаясь связать убийства судьи Маллинса и государственного прокурора Стэнли с нападением на старика Дигера и гибелью полисмена. Мы ни на шаг не приблизились к разгадке тайны. Мы были убеждены, что в преступлениях в Грамерси-Парке замешан Сильвио, но Дороти Кроуфорд молчала и мы ничем не могли подтвердить свои подозрения.

— Придется нам подождать, — заметил инспектор. — Может, ночь принесет нам что-то новое.

— Я полагаю, и Дороти Кроуфорд сможет нам кое-что рассказать, — сказал я. — Надеюсь, завтра она найдет в себе силы говорить.

— Как она?

— Все еще была без сознания, когда я последний раз звонил в больницу, — ответил я, — но пульс приходит в норму и ей заметно полегчало — пожалуй, впервые с тех пор, как ее увезли из этого дома. Я велел, чтобы за нею внимательно наблюдали, особенно около полуночи, и ни в коем случае не разрешали ей покидать больницу. Также я дал указания запереть дверь в ее комнату и, если потребуется, удерживать пациентку силой.

— Ты правильно поступил, — сказал Конрой. — Кто знает, что она способна вытворить в состоянии одержимости?

В половине двенадцатого мы начали последние приготовления к встрече с неведомым врагом, о котором предупреждал нас старый коллекционер. Решено было, что я останусь наверху с Дигером, тогда как Конрой и Оливер будут ждать в библиотеке, то есть там, где впервые появился таинственный гость. Сестру мы отпустили на ночь, рассудив, что не имеем ни права, ни причин подвергать ее возможной опасности.

— Нас троих вполне достаточно, — сказал Конрой, — чтобы дать отпор любому.

Конрой и Оливер устроились за столом, причем последний мог видеть окна, а инспектор сидел лицом к двери, через которую никто не смог бы проникнуть незамеченным. Я поднялся наверх, в гардеробную рядом со спальней, где лежал Джером Дигер. Здесь я закрыл все окна на засовы и расположился в большом кожаном кресле таким образом, что мог видеть одновременно и дверь и комнату старика. Теперь я был уверен, что мимо меня никто не сумеет проскользнуть.

В кармане у меня лежал тяжелый автоматический пистолет, побывавший со мной во Франции во время войны; в руке я сжимал трость эбенового дерева, такую массивную, что одним ударом я мог бы раскроить противнику череп. Я знал, что Конрой и Оливер также были вооружены. Похоже было на то, что мы хорошо подготовились к любому повороту событий.

Без четверти двенадцать я заглянул в спальню старика и вернулся в кресло. Мы не знали, когда ожидать нападения и состоится ли оно; мы могли только ждать. К тому же мы не знали, чего именно нам ждать; нам было только известно, что враг наш обладает колоссальными возможностями; и чем больше я размышлял о том, что произошло до сих пор, обо всех этих таинственных и почти непостижимых событиях, тем яснее понимал, что ожидающее нас предприятие потребует всех наших сил и мужества. И все же, думал я, трое крепких вооруженных мужчин наверняка сумеют защитить старого коллекционера от любой опасности.

Прошло несколько минут, показавшихся мне целой вечностью. Грамерси-Парк недаром считается одним из самых тихих районов Нью-Йорка; ни в доме, ни вне его не слышалось ни звука, только ветер посвистывал среди деревьев в парке и раскачивал лозы и плющ, которые чуть касались каменных стен здания и издавали легкий шорох.

Мирные звуки успокаивали; я едва не задремал и встрепенулся, услышав бой курантов Метрополитан-Тауэр всего в нескольких кварталах от особняка. Я сосчитал удары. Полночь — время, когда все злое, как верило человечество с незапамятных времен, покидает свои норы и логова и властвует над землей.

И почти сразу же, не успела смолкнуть последняя нота, в самой атмосфере старого дома что-то ощутимо изменилось. Воздух будто сгустился, зараженный злом, и меня охватило чувство отчаяния и ужаса, заставившее кровь похолодеть в жилах. Я не замечал никаких внешних признаков этих перемен и не слышал ничего необычного. И все же я был уверен, что вот-вот произойдет нечто ужасное; я беспокойно оглядывался, ощущая близость чего-то неизъяснимо зловещего и страшного: подобное испытал я, когда мы с инспектором Конроем вошли в дом государственного прокурора Стэнли.

И тогда в комнате погасли все огни!

Нет, они не исчезли внезапно, как бывает, когда кто-нибудь повернет электрический выключатель. Они все слабели, угасая, превратились в тусклый умирающий отсвет — и дом погрузился во тьму.

Один в этой комнатке, в темноте, которую рассеивали лишь редкие лунные лучи, что пробивались сквозь завесу ветвей за окном — я ждал, сам не зная чего. Измученный тишиной, неизвестностью и напряженным ожиданием, я готов был закричать, как вдруг откуда-то с нижних этажей дома донеслось невнятное, еле различимое бормотание. В следующий миг я ощутил странный запах, который мы и раньше замечали, когда являлся Сильвио; и тогда я понял, что то, чему суждено случиться, произойдет совсем скоро.

Внезапно моего слуха достиг сдавленный крик. Я узнал голос Конроя и невольно вскочил на ноги. Но тотчас я замер и стал внимательно прислушиваться.