Пряный кофе

«Надо поговорить с ней, – вертелось в голове непрестанно. – Поговорить и спросить прямо, Мадлен не станет лгать, только не она… И леди Милдред доверяла ей, и просила доверять и меня».

Накатил новый приступ мигрени. Я прижала к вискам пальцы и с силой нажала, словно пытаясь выдавить боль, но это, конечно, не помогло. С кухни, как назло, потянуло дымом. Сперва мне казалось, что пахнет подгорелым коржом, но затем гарь исчезла, корично-медовый запах стал более мягким и терпким, и к нему словно бы примешался табачный дым. Внезапно я услышала вздох совсем рядом, испуганно распахнула глаза…

…и обнаружила себя не в комнатке у чёрного хода, а в собственной спальне на Спэрроу-плейс.

– Неужели заснула в кофейне? – пробормотала я, с удивлением оглядывая кружевные рукава ночной сорочки. – Настолько крепко, что меня пришлось относить в особняк? И…

«…Меня нёс Лайзо?» – закончила я мысленно, не решаясь произнести это вслух, и щёки у меня обдало жаром. Мысль была приятной и пугающей одновременно.

Внезапно за окном вспыхнула молния, затем другая, и резко хлынул дождь. Я потянулась было за колокольчиком, но решила, что быстрей будет сделать всё самой, и поднялась с постели. До окна было шагов десять, не больше, но пол так обжигал холодом пятки, что это короткое расстояние обернулось настоящей мукой. Высунувшись в окно, я ухватила сначала одну ставню, затем другую, и потянула на себя. Тугие струи дождя терзали едва распустившиеся листья на яблонях и в голубоватых вспышках молний становились похожими на натянутые между небом и землёй металлические струны. Ветер перебирал их невидимыми пальцами, извлекая пугающую мелодию под аккомпанемент раскатов грома и тихого звона водосточных труб.

Закрыв плотно и ставни, и створки окна, я развернулась и собралась было отправиться в постель, как вдруг увидела за письменным столом женщину в ярко-зелёном платье с серебряной отделкой. Она курила изящную трубку; лицо её было в тени, особенно глаза – их словно закрывала чёрная повязка.

– Бабушка? – выдохнула я, чувствуя, как перехватывает горло от подступивших слёз и нежного запаха вишнёвого дыма.

Леди Милдред улыбнулась кончиками губ.

– Гинни, милая моя Гинни… Ты так сильно изменилась сама, но по-прежнему не веришь, что и другие могут меняться?

Облако вишнёво-табачных ароматов обвилось вокруг меня пушистым кольцом. Леденящий холод, исходивший от каменного пола, отступил.

– Люди не меняются, – с трудом выговорила я. Звук получился не громче шёпота и почти затерялся за шелестом ливня и раскатами грома. – Они только могут обнажить свою истинную сущность со временем.

– Неужели? – улыбнулась леди Милдред и выдохнула новое облако вишнёвого дыма. Оно легло поверх старого, делая меня ещё более лёгкой и тёплой. – Тогда скажи, какая же ты была ненастоящей? Та, что взахлёб слушала истории о моих с Фредом путешествиях? Та, что засыпала на руках у Рэйвена Рокпорта и любила его едва ли не больше, чем собственного отца? Или та, что потом ненавидела маркиза всей душой? Та, что стала лучшей воспитанницей пансиона святой Генриетты – молчаливой, усердной и чопорной, и по памяти читала Писание и целые главы из житий? Или, может, та, что лазала по деревьям с сорванцами Абигейл, пренебрегая учёбой? Та, что зачитывалась романами о приключениях? Та, что за два года не притронулась ни к одному роману? Та, что подражала мне во всём, полгода носила старомодный траур и научилась разбираться в финансовых бумагах лучше управляющего? Та, что завела знакомства, которые я бы никогда не одобрила? Та, что поверила в колдовство гипси и в правду снов?

Я в смятении прижала холодные ладони к пламенеющим щекам, и леди Милдред рассмеялась.

– Знаю, мои взгляды меняются со временем, – беспомощным голосом ответила я и смутилась ещё больше. – Но я ведь пока только взрослею! Мне всего двадцать лет, и я…

– Думаешь, что другие люди чувствуют себя иначе? – мягко перебила меня леди Милдред. Третье дымное кольцо венцом сомкнулось на моей голове, изгоняя мигрень. – Приютский мальчик, ненавидевший любое учение, теперь с усердием занимается каждый день. Бродяжка, уверенная, что она убьёт за кусок хлеба, узнала, что такое любовь и доброта. Не все могут измениться, милая моя Гинни, однако ради тех, кто может, мы не должны закрывать сердце. Пусть лучше тебя предадут десять раз, чем однажды ты холодностью и недоверием скинешь обратно в пропасть того, кто впервые решился сделать шаг к свету. У света просят совета… Советов число несметно… Сметано незаметно… Заметь, но не клеть… В клеть и заклясть, клясть за злость, трость и перчатки, трость, трость, трость…

Бормотание её становилось всё тише и неразборчивей, покуда не превратилось в полную бессмыслицу. Слова срывались с губ струйками дыма и вплетались в облако вокруг меня, а улыбка начала постепенно скручиваться в спираль на лице, превращая его в чудовищную маску. Пол в спальне накренился, и мебель поехала вниз – шкафы, комод, кровать, письменный стол; книги летали вокруг, взбивая страницами воздух, как птицы – крыльями. Я сперва пыталась удержаться на наклонном полу, затем вынуждена была вцепиться в ковёр ногтями, прижимаясь щекой к грубому ворсу, и вдруг…

…проснулась.

Я была всё в той же комнатке между чёрным ходом и кухней. Чай в кувшине ещё даже не успел остыть. В зале кто-то разговаривал и негромко смеялся, звякала посуда, а о странном сне напоминал только запах вишнёвого дыма, причудливо смешавшийся с ароматом выпечки и кофе. От мигрени не осталось и следа, и я чувствовала восхитительную лёгкость и в теле, и в мыслях.

«Там была весна», – подумала я вдруг, вспомнив, как ливень омывал за окном едва раскрывшиеся листья, и от этого на душе стало отчего-то очень хорошо.