Небеса ликуют

22
18
20
22
24
26
28
30

Его тон мне понравился, но справедливость — прежде всего.

— Но вы же сами бунтовали против Мазарини, мой друг!

— Я — бунтовал?!

Дю Бартас нахмурился и впал в долгое раздумье. Наконец вздохнул:

— Однако же, друг мой, я обнажил свою шпагу против проклятого Мазарини, этого гнусного лакея, который… Ох, выходит, я и вправду — бунтовщик?

Целых два года он воевал в армии принца Бофора. И даже не попытался задуматься.

— Не огорчайтесь, шевалье! В некоторых случаях бунт дозволяется.

— Правда? — обрадовался он. — А в каких?

Настал черед размышлять мне. Объяснить пикардийцу, что такое неотъемлемые права людей, о которых писал доктор Марианна?

— В общем, когда твой враг — изрядная сволочь. Вроде Мазарини.

— Ага! Значит, эти казаки…

Я сбросил на лавку изрядно намокший плащ. За плащом последовал «цукеркомпф».

— У одного казацкого capitano украли жену и забили насмерть сына. Он обратился к королю, но тот отказался помочь. Тогда этот capitano собрал своих друзей…

— Ну-у, тогда все понятно! Мой друг, я понимаю этих казаков!

Он понимал. Я, признаться, нет.

Войны никто не хотел, и в этом — одна из ее тайн. Значит, стихия? Ураган, налетевший неведомо откуда?

Не очень я верю в стихию!

— Однако же, — задумчиво молвил дю Бартас, — ежели взбунтовались казаки, о которых так скучно пишет мессер Боплан, какое отношение ко всему этому имеют татары?.. Эй, куда?

Последнее относилось к красной феске, которая внезапно появилась в дверном проеме.

— Каналья! — Шевалье грозно нахмурил брови, рука стиснула пистолет. — Мозги вышибу! Феска дрогнула, подалась назад.