Наши глаза встретились, и я почувствовал, как сквозь юношескую браваду начинает проступать страх. На миг мне стало жаль этого мальчишку. Хотя почему мальчишку? Он младше меня всего на девять лет и, конечно, считает себя взрослым мужем, если решился поднять руку на Церковь. За все надо платить.
— У вас, как здесь заведено, было два следователя — злой и добрый. Сейчас к ним прибавился третий — очень злой. Можете снова посмеяться, сьер еретик.
Смеяться он не стал, даже не пытался. В темных глазах плавал ужас.
Ягуар не знает жалости. Он может поиграть с добычей — до поры до времени. Добыче начинает казаться, что ее приняли в игру…
Напрасно!
— Надо поспешить, отец Адам. Вечерня вот-вот начнется.
Ах, да! Вот так и впадают в ересь! В последний раз я был на вечерне неделю назад. Правда, это была очень напряженная неделя…
— Мы были бы счастливы, если бы вы, отец Адам, участвовали в сослужении.
Я чуть не отказался, но вовремя сообразил, где нахожусь. В Санта Мария сопра Минерва не шутят. Откажешься — и оглянуться не успеешь, как попадешь в компанию к сьеру де ла Риверо. Вот уж не хотел бы!
— Надеюсь, у вас найдется облачение?
— Конечно, конечно, отец Адам! Но надо поспешить.
Служка в ризнице торопился, и я поневоле вспомнил давние годы, когда нам, новициям, все приходилось делать на бегу, в том числе и облачаться в ризы, особенно когда возвращаешься из тайного похода в город, а на носу — вечерня или классы. Впрочем, спешить приходилось и позже, когда гремела труба, рука сама собой откидывала противомоскитную сетку и тут же тянулась к штанам и рубахе. Или только к штанам, если на дворе стоял февраль. Душная февральская жара — это вам не тучки на бледном римском небе. Вначале трудно было привыкнуть. Лето: январь, февраль, март. Зима: июнь, июль, август. Правда, и зима там была другая…
Подрясник, скапулярий, риза. Риза оказалась маловата, и я с трудом смог вдохнуть. Маловата — ладно, а вот стирали ее, как и все прочее, при Петре Апостоле, никак не позже. Служка, недоверчиво поглядев на новооблаченного, поправил воротник и покосился на мои стриженные в скобку волосы. Что поделаешь, тонзуру не ношу. Нехорошо, конечно, но авось остальные будут не столь внимательны.
Впрочем, вечерня сегодня недлинная, благо не праздник, и я не служу, а всего лишь участвую в сослужении. Какой там порядок? Исповедание, входная, псалом, молитва, послание, graduale… Кажется, помню.
Пора!
В небольшой церкви было полутемно, и я быстро успокоился. Еще в коллегиуме меня учили всякое время проводить с пользой. Это называлось «отстранение». Ты-видимый тратишь время попусту, и ты же, но уже невидимый, занимаешься делом. Например, повторяешь урок или мысленно перелистываешь душеполезную книгу.
Отстранение — обратная сторона сосредоточенности. Ты-первый — голем во власти тебя-второго, покорный, словно мертвое тело.
Потом уже, через много лет, я понял: дело не только в давнем правиле capre diem. Отстранение — это то, на чем основано наше Общество. Те, кто им руководит, могут не думать о мелочах. Все будет сделано как надо, без лишних приказов и напоминаний. Понял, когда самому довелось стать из «вторых» «первым».
Учились мы этому быстро. Знали ли наши наставники, что «отстранялись» их духовные чада прежде всего на бесконечных службах? И то сказать — восемь служб на день, начиная с заутрени! Шесть часов в день, если не праздник. Тогда — на час больше. А то и на два. Когда же уроки повторять? Только в церкви! Стоишь, шевелишь губами, а перед глазами мелькают страницы…
Колокольчик! Начали!
ebooksa