— Знаете, дорогой дю Бартас, все забываю вам сказать. В Риме, перед отъездом, я купил индульгенцию — на нас двоих. Она позволяет вернуться, как только мы увидим воды Борисфена.
— Но как же Киев? Эта, как ее… Лавра? Мы же с вами давали слово!
Больше всего хочется извиниться. За все — за подлую выдумку с дуэлью, за тюремные решетки, за «паломничество». Может, и простит — ведь мы с ним друзья!
— Индульгенция, шевалье! Ее продают по благословению Его Святейшества. Можете считать, что он лично вам разрешил.
— Но… Выходит, мы струсили? Паломничество — это же обет! Кто не выполнит Божий обет — тот трус!
Лучше бы он меня ударил!
Все верно!..
«Каждый, кто не следует Христу, — презренный трус», — так сказал Святой Игнатий. Я забыл. Нет, не забыл — помнил, потому и убеждал сам себя, потому и валялся в теньке, не желая открывать глаз!
Презренный трус!
Правильно!
Илочечонк, сын ягуара, слишком долго жил в людской стае. Он заразился худшей болезнью — постыдным страхом за собственную жизнь.
Да, я начал забывать Гуаиру. Иначе бы не пускался в философствование, глядя на поднесенную мне чашу. Какая разница, что в ней? Она — моя!
— Седлаем коней, шевалье!
— Но… Да, конечно! Признаться, я уже начал волноваться. Однако же ваша индульгенция…
— Считайте, что я ее порвал!
В степном океане много дорог. Много — и ни одной. Ты сам прокладываешь себе путь через зеленые волны.
На север? На запад? На юг?
Мы могли свернуть на северо-запад, на Чигорин или Черкасы. Так ближе к Киеву.
Могли направиться еще западнее, прямо на Умань и Ладыжин. Это путь на Краков.
Я приказал ехать точно на запад. Слева — днепровские плавни, впереди — река Томаковка и Красный лиман, за ними — Микитин Рог.