Небеса ликуют

22
18
20
22
24
26
28
30

Вновь послышался крик, шпага у моей груди дрогнула, но растерянность уже проходила. Да, их трое, у всех шпаги, двое — высокий и толстяк — держат Франческу за руки, а широкоплечий крепыш со шпагой в руке, тот, что так не вовремя помянул Святую Бригитту…

— Кидай кошель, купчишка, да проваливай! Не беспокойся, твоя девка скучать не будет! Ну, пошевеливайся! Я кивнул, протянул руку к поясу…

…И ягуар превратился в обезьяну.

* * *

…Отец Хозе черный, как безлунная ночь, и такой же мрачный. Ни разу он не улыбнулся, ни разу — даже на Рождество, когда в небе под горячими звездами зажигались «соломенные огни». В Гуаире он уже давно, и мы не спрашиваем, откуда пришел к нам этот пожилой слегка сутулый негр с пятнами проседи в курчавых волосах и рваными шрамами на запястьях. Расспросы ни к чему. Вокруг наших границ много энкомиендо[8]. Оттуда бегут, но не всем, как отцу Хозе, удается запутать следы и уйти от беспощадных «рапазиада пура ланца» — копьеносцев на низкорослых выносливых конях.

— Драться надо уметь, сынок. Ты даже не представляешь, как это иногда нужно…

…Обезьяне ни к чему стоять на задних лапах. На четвереньках удобнее. Прежде всего уйти от удара, затем перевернуться, легко отбежать чуть в сторону. Смешные неуклюжие люди ловят руками воздух, рассекают темноту острым железом. Они не знают, что обезьяну не убить сталью. Нужен сарбакан, но сарбакана у них нет. Ну-ка, поиграем!

— Когда ты уйдешь к белым, у тебя ничего не будет, кроме твоего распятия и твоей гитары, сынок. Индейцы не тронут тебя, но бандерайты не пощадят.

…Люди суетятся — нелепо, бестолково. Их короткие руки не могут достать верткого зверя, к тому же их трое, они мешают друг другу. Говорят, людям очень смешно наблюдать, как скачет обезьяна. Прыг — ушла, прыг — и снова не попали. А сейчас — еще смешнее, упор на руки, ногу вверх… Неужели больно?

— Мы называли это «капоэйра». Белым казалось, что глупые черные рабы просто учатся танцевать… У тебя тоже были рабы, сынок?

Отвечать не хочется, но лгать этому человеку я не могу.

— Да, отец Хозе. Простите…

А глупые люди продолжают суетиться, один, правда, решил отдохнуть — прилечь на холодную землю, — должно быть, устал смеяться. Другой зачем-то размахивает железом, наверно, хочет закинуть его подальше. Надо помочь! Прыг! Ну зачем же кричать? Крик может привлечь ягуаров, а они очень страшные.

Мы хоронили его всей миссией, и даже из соседних редукций пришли люди, и белые, и черные, и Кристиане[9] — отца Хозе любили все. В гроб, как он и просил, положили старые проржавевшие кандалы. Они были разбиты — отец Хозе умер свободным и свободным ушел в рыжую влажную землю. Землю Свободы.

Он умел сражаться. Requiem in расе!

Остался один, и ему очень не по себе. Неужели человек не хочет подружиться с такой смешной обезьяной? Прыг! Прыг! Ты машешь железом, а я убегаю. Правда, смешно? Прыг! А я и так могу! И так! И даже на шею тебе запрыгнуть! Вот так! Ну зачем же падать? Я же только начинаю играть! Ну, давай подружимся!

* * *

— Франческа, вы не видели мой плащ? Девушка не ответила, она все еще стояла там, у самой кромки воды. Стояла, не двигаясь, молча, и я уже успел испугаться.

— Франческа?!

— Вы… Вы их убили?

Убил? Я быстро осмотрелся. Только что тут, на сырых камнях набережной, лежали трое. Одного уже нет — не иначе, уполз — стало быть, кости целы, по крайней мере частично.

Еше двое…