Брат Азиний только вздохнул. Здесь, неподалеку от красного гетьманского шатра, лежали те, кому сегодня не повезло.
— Обидно также, что не озаботились сии ребелианты не токмо о том, дабы позвать лекарей, столь сейчас необходимых, но даже о милосердных братьях, опыт хождения за больными имеющих. Способы же лечения, сими варварами применяемые, суть зверство и естества людского поругание…
Я посочувствовал. Затем все-таки удивился.
— Вы лечите мятежников, брат Азиний! Схизматиков! Врагов нашей веры!
Он испуганно моргнул, попятился.
— Но, монсеньор, разве милосердие Божье не распространяется и на них?
Запахло чем-то знакомым. Уж не подземельем ли Святой Минервы?
— Да и не лекарь я вовсе! Но порой и доброе слово, в миг нужный сказанное…
Я кивнул, соглашаясь, и только затем начал что-то понимать. Я и раньше чувствовал какую-то странность, еще в Крыму, когда наш попик так лихо объяснялся со всеми встречными отроками.
— Брат Азиний! А на каком языке вы с ними общаетесь? Спросил — и тут же пожалел. Маленькие глазки моргнули, подернулись страхом.
— М-монсеньор! А разве сии ребелианты не говорят по-итальянски? Я… Я думал…
И тут уж стало страшно мне самому. Пустая лысая башка вообразила, что все вокруг говорят по-итальянски. Вообразила — и?..
— Пане Озимов! Пане лекарю! Допоможить! Я оглянулся. Окровавленные ноши, чья-то рука, бессильно свисающая вниз…
— Идите, брат Азиний!
Он быстро кивнул, повернулся и засеменил к раненому. Какой-то парень в темной свитке и окулярах подскочил, что-то спросил, указывая на ноши. Бывший регент принялся объяснять, указывая, куда перенести, что сделать.
Я перекрестился.
Не помогло.
— Шевалье, а что вы думаете о чудесах?
— Гм-м…
Иного ответа я, признаться, и не ожидал. Да и едва ли славному полковнику Бартасенко было сейчас до тонкостей догматики. Редут рос, белые свитки суетились возле вала, черные каптаны возились у пушек. Сам бог войны восседал на огромном полосатом барабане. За неимением его подобия я устроился прямо на истоптанной траве.