Познание умножает скорбь. Во многие знание — много печали.
А попросту говоря, этак и спятить можно!
День был солнечным, но холодным, и лед по-прежнему трещал под башмаками. Бледное зимнее солнце больше походило на луну, заблудившуюся на небосводе.
В толпе — шумной, пахнущей луком и мокрой шерстью — сразу же стало легче. Илочечонк, сын ягуара, всегда боялся колдунов. Они ловили душу на острый рыболовный крючок. Они протыкали тень врага острым дротиком из дерева жакаранди. Они пытались изменить Грядущее.
Беги, ягуар, беги!
Бежать нельзя, но можно просто идти, протискиваясь через толпу, запрудившую узкие улицы, временами толкаться локтями, пробираясь между телег, наполненных свежей рыбой и мешками с мукой. Толпа — та же сельва, здесь можно спрятаться, затаиться…
Затаиться и не думать. Ни о Богемии, где мы проиграли все, ни о далекой Японии, которую спустя короткий срок стал курировать Мертвая Рука. Общество, до этого старательно соблюдавшее нейтралитет, внезапно вмешалось в борьбу дома Токугавы с наследниками Хидэеси. Ведь Токугава готовился запретить Иисусову веру! Готовился — и запретил. Именно за то, что «северные варвары» помогали его соперникам!
А потом была Абиссиния…
И была еще Индия, где брат Паоло Полегини изучал клещей вкупе с тараканами!
Все! Хватит!
Я ловко избежал столкновения с очередной повозкой, налетел на какую-то почтенную матрону, извинился на ходу, поймал упавший с головы «цукеркомпф» и пулей вылетел аккурат к дверям гостиницы, предвкушая глоток виноградной водки, ждущий меня на дне полупустого кувшина.
Точильщика не было. Я облегченно вздохнул.
— Синьор Адам?
Я обернулся — и увидел Черную Бороду.
— Синьора Адама желает видеть синьорина. Над бородой возвышалась шапка, тоже черная, но с малиновым верхом. Странная шапка, такие тут не носят. Шитый серебром пояс, вместо шпаги — кривая сабля. Красные сапоги, блестящие шпоры…
Одно хорошо — не точильщик. Только борода похожа.
— Прошу в карету, синьор.
Карета оказалась тут же, у дверей. Странно, что я ее не заметил! Не иначе о водке задумался.
Дверцу кареты открыл некто, тоже носивший саблю, но зато не имевший бороды. Вместо нее из-под носа свисали усы. Даже не усы — усищи.
Бежать поздно, просить пощады — рано.