Туман в зеркале

— Мертвы, мистер Джеймс Монмут. Мертвы — или исчезли.

— Как я уже говорил, это рискованное занятие.

— Не при обычных обстоятельствах. Они погибли или исчезли не потому, что повстречались с разбойниками или сорвались в пропасть.

— Я вас не понимаю.

— Оставьте это.

— Мистер Бимиш…

— Вы путешествовали. Вы благополучно вернулись домой. Вам улыбнулась удача. Не искушайте судьбу.

— Судьбу? Как? Здесь? В Англии, в безопасности этого маленького уютного острова? Здесь, где я намерен осесть, найти место, где буду жить, здесь, где единственное, что я буду делать, — это читать, писать и усердно вести собственные изыскания, и где все мои приключения будут среди пологих холмов, в дюнах и на вересковых пустошах? Где я буду путешествовать по железной дороге и пешком? Где я буду говорить с теми, кто может что-то мне сообщить, или же просто думать о своем? Здесь, где я буду как старый конь на вольном выпасе? — Я едва не рассмеялся ему в лицо.

— Здесь, — сказал он, — здесь будет рискованнее всего.

«Этот человек безумен», — решил я, и, посмотрев на мое лицо, он, должно быть, понял, о чем я думаю.

— Никто, — сказал он, — не хочет возрождать память или тревожить тень Конрада Вейна. Никто не станет говорить с вами о нем — никто, кто мог бы, возможно, быть вам чем-то полезен. Никто, кто знает.

— Знает — что?

— То, что знает.

— Это бред. — Я встал. Я был в тот момент очень зол. Но я полагал, что вижу его насквозь. Теодор Бимиш хотел отстранить меня, запугать тем или иным способом так, чтобы я оставил свои исследования Конрада Вейна, его жизни и трудов кому-то другому — ему. — Не понимаю, что за бессмыслицу вы пытаетесь мне внушить.

— Сядьте, мистер Монмут…

Я бы не стал садиться, но тут раздался решительный стук в дверь и вошел юный Шоув, неся на подносе две накрытые крышками миски.

— Сладенькое, — объявил он, ставя их на скатерть и снимая крышки. Пудинг с заварным кремом, дымящийся и ароматный.

Несколько минут мы снова ели в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием ложек. Но я был на грани и все так же раздосадован, в особенности из-за попыток Бимиша поколебать мою решимость. Кроме того, я был еще и озадачен, но прежде всего — непреклонен. Мой план состоял в том, чтобы изучить жизнь — в частности, ранние годы — Конрада Вейна, поскольку без этого я не смог бы написать свое исследование, и я не видел причин, по которым должен от этого отказываться. И вдобавок, по каким-то причинам, этот человек притягивал меня к себе.

В конце концов мистер Бимиш отложил свою ложку и откинулся на спинку стула.

— Неприятности, — сказал он, — мягко говоря. Неприятности. Вот что терзает память. Вас ничего никогда неприятно не поражало? Никто ничего не говорил?