Нептуну на алтарь

22
18
20
22
24
26
28
30

В силу этого за время оккупации немцы расстреляли сто восемнадцать человек мирных жителей Славгорода, вменив им в вину мелкие прегрешения. Когда же наши войска начали гнать захватчиков на запад, в их логово, немцы снова отыгрались на мирном населении: восьмого марта 1943 года учинили массовый расстрел, на котором полегли еще сто пятьдесят семь мужчин возрастом от шестнадцати до девяносто лет и одна женщина (моя бабушка).

Плачь, земля моя, плачь…

И не носи на лике своем фашистов проклятых, врагов человеческих. Расступись и поглоти их в ад, в пламень незатухающий, в смолу и смрад серы. Пусть до скончания времен неустанно корчатся там — безымянные, забытые и проклятые!

Зинаида Сергеевна Ивановская, тетя Юрия Артемова

Кому на расстреле удалось уцелеть, тех, словно попали они в руки диких золотоордынцев, силой погнали в рабство. Брали, конечно, молодежь, везли в товарных вагонах, набитых так, что людям ни сесть, ни лечь негде было.

— Вывезли из Славгорода одну группу молодежи, другу, третью… Меня не трогают, — рассказывала Зинаида Сергеевна. — Я из дома не выходила, людям на глаза не показывалась, может, думаю, забудут. Где там!

Попала Зина Ивановская аж в последнюю группу пленных, насчитывающую двадцать человек. Среди них были две девушки с нашей улицы, — Мария Дмитриевна Суханова и Екатерина Николаевна Изотова, а также другие девушки, которых я знала после их возвращения домой, — Зинаида Петровна Тищенко, Ольга Ильинична Вернигора (дочь Ильи Григорьевича Вернигоры), Вера Анисимовна Масенко, Петр Яковлевич Бараненко (мой дядя), Зинаида Тимофеевна Ермак (двоюродная сестра моей мамы), Екатерина Ивановна Ермак, Нина Максимовна Биленко (в браке Тищенко, после замужества ставшая нашей соседкой), Надежда Дмитриевна Демченко и другие. Их отправляли 25 мая 1943 года. Всего же из Славгорода попали в немецкой рабство сто шестьдесят восемь человек.

— До самой Польши нас не выпускали из вагонов, боялись, что убежим, — рассказывает Зинаида Сергеевна. — Так бы оно и было, потому что мы чувствовали приближение наших и только ждали удобного случая. А когда пересекли бывшие наши границы, то начали выпускать. Но как? Ты присядешь, а немец стоит над тобой и держит за плечи.

— А кормили вас чем? — спрашиваю.

— Ничем, мы питались тем, что взяли из дому. Каждому родные что-то в сумку положили. Мне в дорогу испекли кукурузный торт. Это был деликатес. Только его надо съедать свежим. А я не съела, берегла на худшие времена, и он у меня зачерствел и раскрошился. Я крошки высыпала и дальше ехала голодная. Аж в Познани каждому пленнику дали кусок хлеба, смазанного томатной пастой. А потом группу привезли в Ганновер и определили на каторжные работы. Я попала в прессовочный цех самолетостроительной фабрики «Лейхметаллберке». Меня поставили к фрезерному станку.

— Без обучения?

— Показали один раз, а мы же люди понятливые. Это были маленькие станки, на которых мы стачивали трещинки на изношенных деталях самолетов. От сверхчеловеческого напряжения уставало зрение. Во-первых, никто не проявлял заботу о хорошем для нас освещении, а во-вторых, мы работали хоть и в одну смену, но продолжающуюся двенадцать часов: с пяти часов утра до пяти часов вечера. И то нам еще повезло, а в прокатных цехах работали в две смены. Это вообще ужас!

Жилы пленные в бараках, по двадцать человек в каждом, спали на двухъярусных нарах. Всего в лагере, куда попала моя собеседница, удерживали шестьсот человек. Условия ужасные: туалет и моечная, кухня и столовая находились под одной крышей. Собственное это был погреб, где стоял полумрак, и есть приходилось наощупь.

Сначала их кормили дважды в день: в полдень и после работы. В полдень давали баланду, а вечером что-то такое, что можно положить на хлеб. Хлеб выдавали раз в сутки — одну буханку на четыре человека. Делили его между собой сами.

— Изводило постоянное недоедание. Если бы сейчас предложили охарактеризовать одним словом то, как нам жилось у немцев, то я сказала бы: голодно. Очень страдали мальчишки, подростки. Им ведь еще надо было расти, развиваться. А с чего?

Славгородцев освободили 10 апреля 1945 года американские войска. Еще некоторое время разбирались кто и откуда, так что домой Зина возвратилась через пять месяцев после освобождения — 31 августа.

* * *

Собираясь в седьмой класс, Юра еще (или уже!) оставался хозяином на два двора — мамин и бабушкин. Но это было не самое тяжкое бремя. Труднее было нести моральные тяготы взрослого человека. Он понимал ответственность перед братьями, которые брали от него все, даже походку и другие привычки, вот и воспитывал их как мог.

За время, пока Зины не было дома, мальчишка вытянулся, гибкое тело набрало законченных форм и правильных пропорций, лицо возмужало, приобрело взрослое выражение. Детская стыдливость сменилась многозначительной неразговорчивостью, признанием в себе силы и уверенности, чего не хватало измотанным войной и тяжелой вдовьей жизнью окружающим его женщинам.

— Юра рано осознал свою внешнюю привлекательность, поэтому заботливо ухаживал за собой, — с улыбкой вспоминает о нем Зинаида Сергеевна. — Никому не доверял стирать или утюжить свои вещи, сам себя в меру сил обшивал. Вообще хозяйскую работу в основном делал он, а еще детей нянчил, ведь взрослые работали, будто дома и не жили. Он учил мальчиков читать, писать, рисовал с ними, лепил из глины, пел. Александр на всю жизнь запомнил его уроки музыки, и, видите, благодаря ему имеет под старость лишнюю копейку (Александр играл в духовом оркестре, который часто приглашали на торжественные мероприятия, а также на похороны, где хорошо платили). Но что меня больше всего поражало, так это то, что в нем не было заносчивости, мужской спеси. Знаете, как бывает у ребят? Не успеет он почувствовать в себе силу, как начинает бегать за женщинами, искать приключений. В Юре этого не было. Он жил своим умом, был рассудительным, спокойным, серьезным на вид, будто ему было известно то, чего не знали другие. Даже иногда казалось, что он воспитывался не здесь, вообще не среди людей, а где-то выше. Неизвестно, где оно в нем бралось, — Зинаида Сергеевна помолчала с просветленным лицом, а я тем временем из ее слов поняла, что Юра вырастал в идеального мужчину: был в меру домашним, способным к любой работе, самостоятельным, умел заботиться о младших и слабых, при этом рос красивым, утонченным во вкусах и привычках.

— Нам, послевоенным девушкам, выйти замуж вообще было не так-то просто — ребят и молодых мужчин выкосила война. Это вырастало в проблему, — продолжала рассказывать Зина. — А найти пару хотелось.