— Ты слушаешь?
— Думаю, да… Э-э… Что ты сказал? Ах да, слушаю, конечно, слушаю.
Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
— А дальше… дальше в конце первого года я вызываю trabajando[11], он берет свою лопатку — и вперед. Откапывать. Знаете, на какую глуби ну мы их опускаем?
— Шесть футов? Насколько мне известно, это обычная глубина.
— А вот и не угадали, сеньор, а вот и не угадали. Поскольку мы почти что уверены, что ренту не заплатят, мы углубляемся всего на два фута. Так меньше возни, понимаете? Конечно, родственники умерших могут нас осуждать. Но мы делаем глубину и на три, и на четыре, и на пять, и на шесть футов — в зависимости от достатка семьи и от вероятности, что нам придется вскрывать эту могилу и доставать из нее тело. Следовательно, на шесть футов мы копаем, только если совершенно уверены, что нам больше не придется выкапывать. И знаете — мы еще ни разу не ошибались, просчитывая денежные возможности людей. Ни одной вскрытой шестифутовой могилы!
Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Губы Мари двигались почти беззвучно.
— Ну вот. А тела, которые выкопаны, размещают там, у стены — рядом с остальными compafieros[12].
— И их родственники знают, что они там?
— Si. — Коротышка вытянул указательный палец. — Вот этот, уо veo?[13] Он из новеньких. Его madre у padre[14] знают, что он здесь. Да только есть ли у них деньги? То-то и оно, что нет.
— Какое ужасное горе для родителей!
— Ну что вы, им на это совершенно наплевать, — с подкупающей честностью ответил коротышка.
— Нет, ты только послушай, Мари!
— Что? — Тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… — Ну да, совершенно наплевать.
— А если ренту все же заплатят — ну потом? — поинтересовался Джозеф.
— Тогда, — охотно ответил смотритель, — тела снова захоронят — на столько лет, за сколько будет заплачено.
— Прямо вымогательство какое-то… — пробормотал Джозеф.
Не вынимая рук из карманов, коротышка пожал плечами:
— Жить-то как-то надо.
— Но вы же понимаете, никому не под силу выложить сразу такую сумму — сто семьдесят песо, — сказал Джозеф. — Значит, так вы и держите их на двадцати песо год за годом — хоть десять лет, хоть тридцать. А тем, кто не платит, грозитесь, что упечете их любезную mamacita[15] или nifio[16] в катакомбы…