© Перевод Е. Петровой
— Ему очень плохо.
— Где он?
— Наверху, на третьей палубе. Я его уложил в постель.
Доктор вздохнул.
— Во, обще-то у меня сейчас отпуск. Ну, что поделаешь. Ты уж прости. — Извинение было адресовано его жене.
Он последовал за дневальным, и пока они поднимались по трапам, космический корабль, выбросив столб красно-желтого огня, в считанные минуты развил скорость до тысячи миль в секунду.
— Пришли, — сказал дневальный.
Доктор свернул в указанный отсек и увидел лежащего на койке пассажира: это был рослый мужчина с туго обтянутым кожей черепом. Его состояние действительно оказалось тяжелым. Впалый рот обнажил крупные, пожелтевшие зубы; из тени провалившихся глазниц мерцал угасающий взгляд, туловище было иссохшим, как скелет. Руки казались снежно-белыми. Присев на магнитный стул, доктор пощупал запястье больного.
— На что жалуетесь?
Тот помолчал, но все же, облизнув бесцветным языком сухие губы, в конце концов сумел выговорить:
— На приближение смерти. — У него в горле булькнуло нечто похожее на хохот.
— Чепуха, мы вас быстро поставим на ноги, господин?..
— Зовите меня Бледным. Под цвет лица. Просто Бледный.
— Хорошо, господин Бледный.
Никогда еще доктору не приходилось держать такое холодное запястье. Как у покойника в морге, только бирки не хватало. Пульс уже сходил на нет. Если он и прощупывался, то настолько слабо, что его с легкостью перекрывала пульсация крови в пальцах доктора.
— Плохо дело, да? — спросил больной.
Вместо ответа доктор приставил к обнаженной груди умирающего серебристый стетоскоп.
Прибор донес до его слуха едва различимый шум, вздох, будто о чем-то далеком. Вместо сердцебиения из груди шли какие-то стоны раскаяния, приглушенные крики миллионов голосов, порывы темного ветра в темной пустоте; вырываясь из холодной груди, эти холодные звуки доходили до ушей и пронзали доктора насквозь, отчего он и сам почувствовал холодок в сердце.
— Я прав?