«Рядом с маршрутами наших дневных прогулок есть черные зоны мира теней, откуда время от времени прорываются на свет посланники кошмара».
Меня называют убийцей, потому что я хладнокровно убил своего лучшего друга. Однако попытаюсь доказать, что поступив так, я совершил акт милосердия — устранил нечто, что никогда не должно было прорываться в наш трёхмерный мир, и спас своего друга от ужаса, что хуже смерти.
Люди будут читать это и смеяться, они назовут меня сумасшедшим, потому что многое из того, что случилось, не может быть выражено словами и доказано в суде. В самом деле, я часто задаюсь вопросом: созерцал ли я истину? Я, тот кто видел ужасный конец. Есть много такого в нашем мире и в других мирах, что наши пять органов чувств не воспринимают, а то, что лежит за их пределами, можно найти только в буйном воображении и в сновидениях.
Я лишь надеюсь, что убил своего друга вовремя. Если я могу поверить в то, что вижу в своих снах, — я проиграл. И если я выжидал слишком долго, прежде чем выпустить ту последнюю пулю, то мне останется лишь приветствовать судьбу, что угрожает пожрать меня.
Мы были друзьями с Фрэнком Болдвином в течение долгих одиннадцати лет. Это была дружба, которая усилилась с течением времени, так как мы оба живо интересовались необычной музыкой и литературой. Мы родились и выросли в одной и той же деревне, и как часто отмечал один очень образованный автор и наш корреспондент из Провиденса, это было очень неординарным явлением — сразу два человека с такими странными увлечениями в деревне, где население составляет меньше шести сотен жителей. Это было удачно, да; но теперь я бы желал, чтобы мы никогда так глубоко не исследовали сферы ужасного и неизвестного.
Беспокойство началось 13 апреля 1940 года. В тот день я навестил своего друга, и во время разговора на разные темы он намекнул, что обнаружил на пианино несколько сочетаний нот, которые потревожили его. Это произошло вечером, и мы были одни в огромном, двухэтажном доме, который стоит там и поныне под гигантским клёном, заплесневелый и пустой, как костлявое напоминание об ужасе, который мы выпустили на свободу в одной из комнат.
Болдвин был очень способным пианистом, и я восхищался его талантом, который затмевал мои скромные возможности в игре на музыкальных инструментах. Дикая, странная музыка, которую он любил, часто навевала на меня приступы меланхолии, причины которой я не мог понять. Поистине жаль, что ни одна из его оригинальных нотных записей не сохранилась, поскольку многие из них были классикой ужаса, а другие — столь фантастическими, что я сомневаюсь, можно ли их вообще назвать музыкой.
Его заявление обеспокоило меня. Раньше у него была полная уверенность в том, что во время упражнений на пианино, он просто нажимает клавиши наугад. Я предложил свою помощь. Ничего не говоря, он направился к пианино, включил стоящий рядом торшер и сел за инструмент. Его тёмные глаза уставились на клавиши; гибкие, белые пальцы на мгновение зависли над клавиатурой, затем опустились.
Раздался необычный каскад звуков, когда Болдвин пробегал пальцами по всем клавишам пианино от начала одной октавы до конца другой. Его музыка состояла из серий необычных нот, что ошеломили и удивили меня. Я никогда не слышал ничего подобного; это было что-то «не от мира сего». Я зачарованно слушал, как его летающие пальцы создавали любопытную симфонию ужаса. Я не могу описать ту музыку никакими другими словами. Мелодии были жуткими и неземными, и проникали в самую душу. Это не было похоже на обычную классическую музыку, как, например, «Остров Мёртвых» Рахманинова или на «Пляска Смерти» Сен-Санса. Это было извилистое, музыкальное безумие.
Наконец, произведение моего друга закончилось резким диссонансом, и напряженная тишина разлилась по тёмной комнате. Болдвин повернулся ко мне и приложил палец к губам. Он указал на стену позади пианино. Сначала я подумал, что он шутит, но когда увидел его бледное, красивое лицо, вытянутое и взволнованное, то посмотрел на затемнённые стены и прислушался.
Некоторое время я ничего не слышал; затем слабый, коварный шелест нарушил тишину. Возможно, это была мышь, бегающая по полу на верхнем этаже. Но этот звук доносился из стен. Лёгкий топот крошечных когтей по дереву, шелест маленьких тел… крысы! Множество крыс, карабкающихся по стенам. Постепенно писки и царапанье уменьшились и превратились в струйку звука, которая, затихая, исчезла в направлении подвала.
Я встал, дрожа. Болдвин смотрел на меня, его глаза блестели, а челюсти были сжаты.
— Я сделал это, Рамбо; я всегда думал, что смогу. Это музыка, что заставляет двигаться любое животное, даже нас самих. Вспомните Гамельнского Крысолова… Я сам повторил его историю! Но я намерен пойти дальше; я собираюсь сочинить произведение, которое будет сводить людей с ума; хочу научиться музыке звёзд… даже если мне придётся использовать для этого специальные инструменты.
Я хотел пропустить его слова мимо ушей, как шутку, но друг был очень серьёзен. Болдвин всегда был несговорчив, и я знал, что любые аргументы тут бесполезны. Однако, должен признать, что сама его идея начала очаровывать меня, ослабляя барьеры в моём уме, возникшие было, когда я услышал о его странных планах. Поскольку интерес ко всему сверхъестественному и жуткому является не только чертой Болдвина, но и моей, то странная музыка пробудила и моё любопытство. Всё же я был настроен скептически, и высказал ему свои сомнения. Я не совсем понял к чему он стремится; наверное, тогда Болдвин и не думал об этом, но возможности такой музыки были потрясающие.
Мы читали о странной истории Эриха Цанна и о судьбе, которая его постигла, когда он с помощью игры на виоле боролся с угрозой из запредельной пустоты. Мы также были осведомлены о музыке дикарей, с помощью которой некоторые племена на Гаити призывают своих злых богов.
Мы в течение многих лет пытались найти копии различных запретных книг, содержащих знания древних: «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда, таинственную «Книгу Эйбона» и омерзительную «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, но напрасно. Нам приходилось возбуждать в себе ощущения присутствия сверхъестественного более простым способом — проводить ночи в домах с привидениями и на замшелых кладбищах, выкапывая трупы при свечах. Но нам хотелось чего-то настоящего, хотя оно всегда ускользало из наших пальцев. Даже наш начитанный друг из Провиденса не мог помочь нам. Он читал отрывки из нескольких не столь ужасных сочинений и предостерегал нас снова и снова. Сейчас я даже рад, что мы так и не нашли тех книг, поскольку то, что мы выкапывали на кладбищах, уже было достаточно отвратительным. Мне даже хочется верить, что этот наш друг воспользовался своими связями среди оккультистов и посоветовал им спрятать запретные книги от нашего взора. Конечно, несколько хороших направлений поиска растворились в воздухе.
Во время одного моего обхода книжных магазинов в Споукейне я нашел, чисто случайно, английский перевод «Хроники Натх» слепого немецкого мистика Рудольфа Йерглера, который в 1653-м году закончил эту свою монументальную работу, как раз перед тем, как его зрение стало портиться. После выхода первого издания книги автор был отправлен в сумасшедший дом в Берлине и изолирован от общества. Даже изменённый переводчиком Джеймсом Шеффилдом (1781), текст Йерглера был безумен и находился за гранью воображения.
ebooksa