Вам, может быть, известно, что в городе очень много игрушечных мастеров, танцоров, акробатов и музыкантов. Как и в других городах, молодежь Мерхенгейма уходит искать счастья по всему белому свету.
Странно только одно: когда они минуют городской выгон с гусями, они забывают, где Мерхенгейм, а когда войдут в синюю горную мглу, они так забывают Мерхенгейм, точно нет его вовсе.
И они решительно ничего не помнят, когда приходят к нам, и они могут засмеяться вам в лицо, если вы назовете их мерхенгеймцами.
Обычно их зовут у нас чудаками, и разве вы не встречали их? Вот и я помню одного чудака, он был канцеляристом в департаменте. а жил в Галерной гавани. У него была канарейка и он хорошо играл на флейте. Лет пять он учил канарейку танцевать под флейту вальс и выучил, но, право, кому это надо, чтобы канарейки танцевали вальс?
Помню еще одного, старого дьячка от Троицы на Петербургской стороне, он прятал под воротник пальто плетушок своей сивой косицы. Дьячок играл на цимбалах, но всего любопытнее, что он играл на цимбалах Бетховена.
Еще видел я старого еврея в буром котелке, который каждый день выносил на киевский базар венский стул с продавленным сиденьем. Дыра была прикрыта доской, на доске был разостлан грязный платок, а на платке лежали: закоптелая горелка от лампы, заплесневелый будильник, помятая банка от монпансье с ржавыми гайками и гвоздями и разбитое блюдце, где было два старинных пятака и кусок сургуча.
Видите ли, ни писец с канарейкой, ни дьячокцимбалист, ни этот киевский Ротшильд с продавленным венским стулом никогда не признались бы, что все они коммивояжеры Мерхенгейма и распространяют среди нас его товары и образцы, — то, что никому, ну никому не нужно, что бесполезно, в чем нет никакого, ну никакого смысла.
Чудаки, фантазеры-изобретатели, смешные коллекционеры, дворовые музыканты, старьевщики, гаеры, шарманщики, клоуны, кукольные мастера и те, кто выдумывает серебряную канитель для елок и холодные звезды и бумажные фонари, кто выдумывает все ненужное, все бесполезное, — все они выходцы из Мерхенгейма, его неутомимые коммивояжеры. Иногда, очень редко, по правде сказать, среди этих наивных, бесхитростных и добрых детей Мерхенгейма встречаются и те, кто торгует вымыслами, ветром, дымом и привидениями и кого у нас называют художниками или поэтами.
Но не стоит и расспрашивать их: они все забыли и никто из них не слышал о Мерхенгейме.
А есть такой город в Богемии.
И если нет его там, — он в иных краях, дальше, он, может быть, в синем сумраке Карпат, у Железных Ворот…
Н. Рощин[24]
Луна над Страсбургом[25]
Новогодняя сказка
I
Cтрасть повара
Толстый Ганс, старший повар господина страсбургского бургомистра, никогда не разводил очага прежде, чем не выпивал кружки отменного кирша или пинты-другой пива. «Если в лампу не наливать масла, — говорил Ганс, — то неосмотрительно требовать, чтобы она светила». А так как чем лучше лампа, тем больше требует она масла, то к концу обеда за очагом вырастала у Ганса такая батарея бутылок, как целый орган. И, приводя себя в тожественноэнер-гетическое состояние духа, Ганс в лунную ночь выходил во двор и, обращаясь к воображаемым слушателям, говорил:
— Посмотрите, какая она у нас круглая, плоская и большая. Она совершенная красавица. Она не делает разницы между людьми и освещает одинаково и наш великолепный собор, и дом бургомистра, и самую жалкую лачугу окраины. Она светит уже больше тысячи лет. У ней благородное сердце. Вот только жаль, что столько стало в нашем Страсбурге колбасников, коптилен и пивных, что своим дымом они ее изрядно закоптили. Надо ее почистить!
И он брал горсть тертого кирпича и суконку, и лез на лестницу, прислоненную к сараю. Разумеется, дойдя до по-следней перекладины, он летел вниз. Впрочем, он не разбивался, так как был очень толст и, поворчав, что все-таки он своего добьется и снимет с луны пятна, мирно засыпал тут же, у лестницы.
В ту новогоднюю ночь Гансу было не до луны. Помощник повара и трое поварят едва успевали справляться с командами Ганса. Надо было зажарить сто фазанов, пятьдесят индеек, двадцать пять поросят, целого быка и сделать пудинг такой легкий, чтобы он был не тяжелее воздуха, — ровно в полночь господин бургомистр должен был объявить многочисленным знатным гостям о семейной радости, — обручении его единственной красавицы-дочери Магды с молодым доктором философии Карлом Зоммервинтером, сыном всеми уважаемого ювелира и оптика. В те давпия и счастливые времена не было большого различия между богатым и бедным, человеком именитым и простым, — все цеха обладали равными правами и пользовались одинаковым уважением со стороны граждан, а ремесло гранильщика драгоценных камней, точильщика линз и литейщи-ка зеркал почти равнялось искусствам, как живопись, стихосложение, скульптура. Старый же Зоммервинтер делал такие великолепные алмазные украшения, что они светились даже в темноте, и лил такие зеркала, что даже совершенная дурнушка видела себя в них красавицей, — поэтому нисколько не удивительно, что дочь бургомистра выходила за сына ремесленника. К тому же молодой доктор был красив, строен, умен и скромен.