Вездесущие соседи сказали, что он никуда не уезжал, а потому я приготовить к долгим ожиданиям чуда. Хм, записка так и была прилеплена к замочной скважине. То есть наружу он не выходил? Или у него ворота на электрическом замке?
Только я приготовилась вновь колотить в дверь, как телефон завибрировал. Гена.
– Да?
– Привет! – затараторил тот. – Такая погода чудесная, вот я и подумал, может быть, сходим куда-нибудь вдвоем?
– Слушай, у меня куча дел. – Я со вздохом оглянулась на неприступный забор. – Давай как-нибудь потом.
– Где ты сейчас?
– Не так важно. Судя по всему, освобожусь нескоро.
– А, – грустно сказал Гена, – ну ладно. Слушай, я тут кое-что задумал. Будет тебе сюрприз, ладно?
– Ладно, – смирилась я.
Я побарабанила немного в дверь и только разместила на дорожке свой стульчик, как ворота щелкнули.
Готовая отбирать своё, я ломанулась к ним. Но во внутреннем дворе стоял не зверь, а уставший донельзя парень. Практически бескровное лицо не выражало ничего, кроме усталости, под глазами залегли синяки, а сам взгляд потерял всякий намек на ехидство. В нем сложно было узнать самовлюбленного эгоиста Игната Фирсанова, поэтому я даже немного опешила.
– Я за ежедневником… предупреждала вчера. Записка…
Протянула ему бумажный лист, и Игнат со вздохом пробежался глазами по буквам. Затем кивнул и слабым жестом пригласил за собой. В полном молчании. Я отказалась идти внутрь, тогда он кивнул и прошептал:
– Сейчас поищу.
Смотря за тем, как он уходит, ссутулившийся, бледный, я бесконечно удивлялась и не могла придумать ни единого оправдания. Что, бурная ночка? Бред. Что нужно делать, чтобы утром выглядеть ТАК плохо?
Игнат вернулся через пару минут, передал мне ежедневно, улыбаясь бескровными губами:
– Тебя что-то беспокоит, крошка?
– Ты болен?
Все-таки любопытство – вещь страшная. Можно искренне ненавидеть человека, но интересоваться состоянием его здоровья.
– А что, жалость проснулась? То тебя воротит от одного моего голоса, то ты готова рыдать навзрыд возле моего смертного одра? Хм…