Аконит, 2020 № 07-08 (цикл 2, оборот 3:4, февраль)

Джерри Мартин открыл рот, но не издал ни звука. Его лицо мерцало огромным красным пятном посреди чёрного болота; его глаза медленно закатывались вверх, вверх, пока не остались только белки, незряче уставившиеся на бледно-голубое небо над тихими джунглями.

ГОЛОСА ИЗ ПУСТОТЫ

◊

Андрей Бородин

«В воздушных сферах над горами, полями и лесами»: химерное в творчестве Рюноскэ Акутагавы

Культуре Японии свойственны метаморфичность и химеричность. Во многом это обусловлено религиозными воззрениями — взаимопроникновением национального синтоизма и пришедшего из Китая буддизма. Потому и представления о сверхъестественном, надмирном, прошедшие через призму этого религиозного синкретизма, разительно отличны от таковых у западного мира.

Сверхъестественный мир Японии, помимо великого множества богов и своеобразных элементальных сущностей, населяют призраки — но это не только и не столько неупокоенные души, но самые настоящие химеры. Метаморфозы — вот их суть; они проявляют себя в иррациональных модификациях привычных форм, нарушают естественный ход вещей. Химерической трансформации подвергается кто и что угодно — старые и сломанные предметы, животные, эмоции, умершие люди и т. п. Классификация таких созданий очень запутана, но среди них можно встретить как относительно безобидных, так и представляющих опасность для человека. И все они проходят процессы химеризации. Абуми-гути появляются из стремени павшего на поле боя конного воина. Дзюбоккко является деревом, выросшим на поле боя и вскормленным кровью. Бакэ-кудзира — скелет кита, сопровождаемый чуждыми птицами и рыбами. Нуппеппо — комок гниющего мяса с человеческими чертами, бесцельно бродящий по миру.

Японские истории о сверхъестественном называются кайдан. Химеры в них, наравне с иными сверхъестественными существами, вторгаются в мир смертных — движимые местью, похотью, желанием навредить — или просто затем, чтобы внести в рациональный уклад мира иррациональность. Характерной особенностью таких историй является концепция кармы и воздаяния — того, что представитель западного мира может назвать фатализмом, злым роком и неотвратимостью. К кайдану обращались многие японские писатели.

Неудивительно, что на такой благодатной почве в Японии смогла взрасти и химерная проза — в конце концов, любая территориальная школа классического химеризма — в отличие от нового химеризма — детища постмодерна — развивается из мифов и легенд народов, населяющих ту или иную территорию, умножаясь на местный колорит. В нашем случае последним выступает японская иррациональность. Потому мы можем наблюдать разнообразные проявления химер у японских авторов — от «Человека-кресла» Эдогавы Рампо и «Города кошек» Хагивара Сакутаро до «Зелёного зверя» Харуки Мураками и «Спирали» Дзюндзи Ито.

Но величайшим японским химеристом был и остаётся Рюноскэ Акутагава. Рождённый в час, день, месяц и год Дракона, испытавший на себе в пору детства и юности незримое влияние fin de siècle, он имел сложную судьбу. Безумие его матери, всю недолгую жизнь довлевшее над ним, галлюцинации, видения… Нельзя исключать, что тяжёлые жизненные условия во многом определили его предрасположенность к химерной прозе (как и у многих других химеристов). В тридцать пять лет он покончил с собой, приняв смертельную дозу веронала — и вплоть до последнего вздоха продолжал работать. Почему он совершил это — неизвестно до сих пор. Тяжкий груз безумия матери, беспричинная депрессия, называемая им «смутным беспокойством», постоянная рефлексия и страх за будущее японской литературы — множество версий, но правды узнать не дано никому. Разве что мы призовём его дух к ответу, как дух Канадзава Такэхиро из рассказа «В чаще».

Только есть ли в том смысл?

Прекрасный язык Акутагавы, а также поднимаемые им темы заслуженно ставят его в один ряд с лучшими писателями мира. Неудивительно, что в Японии даже учреждена премия его имени. Замечательные рассказы и новеллы могут как погрузить читателя в глубокую депрессию, так и вызвать улыбку — и при этом всенепременно заставят задуматься. Сам Рюноскэ отрицал существование сверхъестественного — но зачастую исследовал в своих произведениях лиминальные пространства, в которых сверхъестественное и ирреальное вторгается в наш реальный мир.

Большинство историй «отца японского рассказа» относятся к жанру реализма. Но за многими реалистическими вещами стоят незримые фигуры химер, попирая темы одиночества и угасания, тоски и экзистенции. Их образы отличны от образов химер западного мира, и не всегда удаётся понять с первого взгляда, что они там есть — но они есть, и отвечают всем признакам химеризма.

Рассмотрим некоторые из химерных произведений Акутагавы, на наш взгляд, наиболее знаковые для этой стороны его творчества.

Первым таким произведением в нашем обзоре станет «Ад одиночества» (Kodoku Jigoku, 1916). Один из героев этого короткого рассказа-притчи, погрязший в пороке монах Дзэнте, рассказывая о своей жизни, внезапно сообщает следующее: «Согласно буддийским верованиям, существуют различные круги ада. Но, в общем, ад можно разделить на три круга: дальний ад, ближний ад и ад одиночества. Помните слова: „Под тем миром, где обитает все живое, на пятьсот ри простирается ад“? Значит, еще издревле люди верили, что ад — преисподняя. И только один из кругов этого ада — ад одиночества — неожиданно возникает в воздушных сферах над горами, полями и лесами. Другими словами, то, что окружает человека, может в мгновение ока превратиться для него в ад мук и страданий». Дзэнте сам был ввергнут в этот ад. В таком аду пребывает и рассказчик, до которого дошла из древних времён история Дзэнте.

Тема рассказа далека от сверхъестественного, и позднее, незадолго до смерти, будет кратко сформулирована Акутагавой: «Человеческая жизнь — больше ад, чем сам ад». Всякий человек либо уже одинок, либо станет таковым. И это неизбежно и неизбывно. Можно лишь пытаться за чередой бесконечных перемен скрасить своё пребывание в аду одиночества — но и то до поры. Выходом из этой области ада всегда будет являться смерть.

Однако, образ ада одиночества — пребывающего не где-то под землёй, а прямо вокруг нас; мучительного ада, которого не избежать никому, каким бы праведным он ни был, заставляет ощутить эффект тревожного присутствия, заигрывающего с нашими экзистенциальными и социальными страхами, и атмосферу неизбежности. Ад одиночества — та самая скрытая химера, позволяющая смело отнести этот рассказ в категорию химерного реализма.

Рассказ «Винные черви» (Shuchu, 1917) написан в куда более лёгкой иронической манере, и является переработкой истории китайского писателя Пу-Сун-лина «Винный червяк». Герой истории, Лю Дачэн — большой любитель выпить. Но при этом от его пристрастия не страдают его здоровье и достаток. Однажды его посещает монах, и сообщает, что внутри Лю обитают винные черви, и в них кроется корень его пристрастия: эти неведомые существа обожают вино, и потому заставляют Лю употреблять его в огромных количествах.

Монах вызывается вылечить Лю от его недуга, изгнав винных червей из его тела. Лечение представляет собой довольно простую процедуру, но становится мучительным для Лю. И вот, когда несчастный не в силах больше выносить мучения, он чувствует «как вверх по пищеводу у него движутся какие-то комки, что-то мягкое, вроде червяков или маленьких ящериц». Существа покидают его тело и прыгают в кувшин с вином — обязательный элемент лечения, установленный у головы Лю. После исхода червей, Лю, его приятель и монах могут рассмотреть их — это существа, «похожие на рыбок-саламандр, совсем маленькие, всего в три суна длиной, но у каждого из них были рот и глаза». Лю исцелился, но его здоровье и достаток ухудшились. Акутагава предоставляет читателю три вероятности, почему так могло случиться, но все они связаны с винными червями.

Винные черви изначально, в китайском фольклоре, являлись духами спирта, способными превращать воду в вино. Вслед за китайским автором, Акутагава помещает этих существ в тело человека. При этом у Пу-Сун-лина винный червь имеет ещё более гротескный облик: «красное мясо, длиною дюйма в три, вьется, движется, словно гуляющая в воде рыба. И рот, и глаза — все есть, как полагается, полностью». Исторжение червей из героев-пьяниц (к слову, до момента исторжения никак не проявлявших себя материально) — самое настоящее вторжение химерного в реальный мир, с губительными последствиями для своего бывшего носителя. И потому этот рассказ может быть отнесён к категории мифологической химерной прозы.