Переплёт

— Не имею ни малейшего понятия, что это.

— Тогда ты не будешь возражать, если я оставлю письмо себе.

— Но оно мое, — говорю я.

Он постукивает конвертом о ноготь большого пальца. От этого стука у меня сводит зубы.

— Да успокойся ты, Люциан, — наконец произносит он, — мне просто любопытно.

— Отдай его мне. Прошу.

Он улыбается и вертит в руках письмо, держа его на расстоянии вытянутой руки.

— Коль скоро ты не можешь удержаться, чтобы не распространять свое семя, мой мальчик — а ты, видимо, не можешь, ведь ты мой сын, в конце концов, — постарайся хотя бы держать свои проделки под контролем. Стоит один раз потерять голову, и... видишь ли, организовать переплет — дело довольно хлопотное. И недешевое.

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не потянуться за письмом. Сделав глубокий вдох, отвечаю:

— я бы ни за что не стер себе память. Я не настолько труслив и бесчестен.

— Ты не ПОНЯЛ; сынок, — он наклоняет голову и смотрит на меня с насмешливой полуулыбкой. — Я и не имел в виду, что к переплетчику должен идти ты. Но твоя точка зрения весьма любопытна. Я-то думал, ты презираешь меня, а не Нелл.

— У Нелл не было выбора. Однако любой, кто по собственному желанию... — Я вдруг замолкаю.

— Да?

В горле застревает комок. Стоит посмотреть под ноги, и я увижу пятна на ковре, оставленные Эмметтом Фармером, и камин, где горели его воспоминания. Я вижу, как он давится и хватается за воздух; вижу его мокрое от слез лицо.

— Я бы ни за что не дал стереть себе память, вот что я хочу сказать.

— Что ж, — отвечает отец, — надеюсь, ничто не омрачит твое высокое мнение о себе. — Он вертит письмо в руке, как фокусник — игральную карту. В любой момент он может заставить его исчезнуть: сунет в рукав, и письма как будто бы и не было.

— Отец, — говорю я, — прошу, отдай мне... — Я вытягиваю ладонь, как нищий, хотя мне ненавистно о чем-либо его просить.

Он поддевает клапан и начинает разрывать конверт. Кажется, он собирается прочесть письмо вслух в моем присутствии.

Сердце описывает кульбит. Перед глазами ясно встает картина: Фармер до того, как его книга сгорела, — красивый, немного нескладный, с падающей на лицо челкой. Рубашка ему мала, и он не застегнул верхнюю пуговицу. Когда я назвал его слугой, он посмотрел на меня так, будто хотел ударить.

Я выхватываю письмо из рук отца. Тот не успевает отреагировать; я подхожу к камину, отодвигаю решетку и бросаю конверт в огонь. Тот вспыхивает белым пламенем и вмиг покрывается дырочками с золотистыми краями; края расползаются, бумага прогорает, съеживается, и от нее остается лишь серый полупрозрачный лоскут. В душе моей теплится и пляшет искорка торжества. Наконец я одержал над ним верх. Затем в уши бьет тишина, и мне становится дурно. Я за это поплачусь. Он заставит меня заплатить.