Он наклоняет трясущуюся голову.
— Прости, это у нас семейное. Онорину вчера целый вечер от волнения мутило.
Я не отвечаю.
— А сколько человек собралось? Небось несколько сотен. Бедная Онорина, она терпеть не может быть на виду. — Двести.
— Батюшьси святы. У меня столько знакомых-то не наберется.
— У меня тоже.
Я поворачиваюсь и, прищурившись, смотрю на солнце, струящееся в высокие окна. Ратуша напоминает остов корабля; раньше я никогда не замечал, какой тут высокий потолок. Балки увешаны белыми лентами и флердоранжем — и как только слуги умудрились подняться под самый потолок? Стены тоже украсили гирляндами. Деревянные панели на стенах отчищены до серебристого блеска, и окна кажутся больше, чем на самом деле. Но стоит гостям начать рассаживаться, и стены будто сдвигаются. Словно поднимающийся уровень воды в реке, неумолимо усиливается шум. Голоса, смех, извинения мужчин, наступивших на подолы роскошных платьев. Скрип отодвигаемых стульев и шарканье подошв гостей, наконец отыскавших свое место. Любой звук отзьшается эхом. — Сколько времени?
Киваю в сторону золоченых часов над входом. Ожидание невыносимо. Все чешется. Хочется снять перчатки и расчесать руки до крови. А еще я готов убить за стакан бренди. В кармане лежит фляга, но все смотрят на меня. — Красивые розы.
— Благодарю. — Сегодняшние цветы светлые, нежные — розы, фрезии и еще какие-то мелкие, похожие на рюши детского платьица и ниспадающие каскадом. Лилий нет. — Твои сестры выглядят чудесно.
— Хорошо.
Оглядьшаюсь на сестер. Те сидят в первом ряду с моими родителями. Пышные телеса Сесилии затянуты в лиф из лиловой тафты. Она держит наготове кружевной платочек. Ли-зетта в темно-синем платье цвета павлиньих перьев, в волосах жухнет ветка аконита. Она чистит грязь под ногтями кончиком шляпной булавки. Я перевожу взгляд на отца. Тот кивает мне. Я так поспешно отворачиваюсь, что Генри вздрагивает. — С тобой все в порядке? — спрашиваю я.
— Да. Прости меня. Ты, наверное, хочешь, чтобы я замолчал?
— Да. Если тебе несложно.
Но в тишине только хуже. Я уже жалею, что попросил Генри молчать. Поворачиваюсь и начинаю пересчитывать розы цвета пергаментной бумаги в самой большой корзине. Корзина стоит перед столиком, где нам предстоит подписать брачное свидетельство. Он украшен кружевом и атласными бантами, но это всего лишь стол.
Плечи сводит от напряжения. Меня мутит. Шум за спиной нарастает. Наверное, уже все собрались, и ждать больше не придется. Смотрю на часы, но оказывается, что осталось еще пять минут. Проверяю карманные часы — они показывают то же время.
Мысли путаются. Когда я был маленьким, отец однажды разбил термометр, чтобы показать мне ртуть. Ее нельзя было взять в руки. Шарик делился на много маленьких шариков, и те разлетались по комнате. Вот и сейчас у меня схожее чувство: что-то сверкающее ускользает из рук, и поймать это невозможно.
Снова поворачиваюсь к гостям. Кажется, все собрались. Я вижу Хэмблдонов, Черити и Элеонору Сток-Браун. Рене Деверо пришла в накидке с головой соболя, скалящего зубы. Саймон и Стивен Симмондс явились с матерью. На Саймоне галстук с эмблемой нашей старой школы. Наши взгляды случайно пересекаютсЯ; и он сочувственно морщится. Я заставляю себя улыбнуться в ответ. Потом поворачиваюсь и оглядываю собравшихся по другую сторону прохода — гостей со стороны Ормондов.
Узнаю лишь несколько лиц. Роза Бель Марсден. Алек Фингласс, во фраке смахивающий на гробовщика. Братья Норвуды сидят на соседних стульях. У них одинаковые носы и одинаковые жены, увешанные драгоценностями. Лорд и леди Лэтворти. Лорд Лэтворти читает программку; жена что-то шепчет ему, и он смеется. Поднимает голову. Наши взгляды встречаются. Он улыбается и кивает, словно вчера не произошло ничего из ряда вон выходящего. Затем отворачивается и что-то отвечает жене.
Но секундой позже он снова смотрит на меня, видимо, решив, что я отвернулся. В его взгляде интерес. Он словно что-то знает обо мне. Что-то личное.