Я опустил голову на затылок Жюстины, и она, наконец, стихла, словно уснула, выплакавшись. Я закрыл глаза и попытался придумать мало-мальски приемлемый план. Только ничего не выходило. Ни-че-го. Конец всему.
Что-то пошевелилось в темном углу, где было свалено тряпье.
Мы оба разом подняли взгляд. Я попытался высвободиться от Жюстина, но она удержала меня.
– Не надо. Не ходите туда.
– Почему? – спросил я.
– Вам это не понравится.
Я покосился на девушку. Потом с трудом встал и, шатаясь, побрел в угол с тряпьем. За отсутствием другого оружия я сжал в руке полотенце.
Кто-то лежал в тряпье. Кто-то в белой блузке, темной юбке и красной шапочке.
– Звезды милосердные, – выдохнул я. – Сьюзен!
Она слабо застонала и с трудом открыла глаза. Я рухнул на колени рядом с ней и откинул в сторону тряпки.
– Блин-тарарам, Сьюзен, только не пытайся сесть. Не шевелись. Дай мне посмотреть, все ли у тебя цело, ладно?
Я наскоро ощупал ее. Руки и ноги были на месте, ничего не кровоточило, но кожа вся горела от сильного жара.
– Голова кружится, – произнесла она. – Пить хочу.
– У тебя температура. Ты можешь перекатиться ко мне лицом?
– Свет. Режет глаза.
– Мне тоже, когда я проснулся. Это пройдет.
– Не надо, – прошептала Жюстина. Она сидела на корточках, медленно покачиваясь вперед-назад. – Вам это не понравится. Совсем не понравится.
Я оглянулся на Жюстину, а когда снова посмотрел на Сьюзен, та уже повернулась лицом ко мне. Лицо ее казалось утомленным, расстроенным. Она зажмурилась на свет и подняла смуглую руку, чтобы прикрыть глаза.
Я перехватил ее руку и внимательно посмотрел на нее.
Глаза ее были черными. Совершенно черными. Черными, чернее ночи, без белков, которые выдали бы в ней человека. Сердце мое, подпрыгнув, застряло у меня в горле, а все вокруг завращалось еще быстрее.