Гилла почувствовала, как лицо у нее пылает, а рот наполняется слюной. Она вдруг очень остро и отчетливо начала чувствовать какие-то незначительные на первый взгляд мелочи: как бюстгальтер впивается в ее кожу там, где пытается сдержать ее большую, тяжелую грудь… как вишневая косточка скользит по ее гортани… жесткие волосы, прилипающие к шее и свисающие на уши…
Она открыла рот, но ничего не сказала.
— Ты ему даже не нравишься, понимаешь! — самодовольно и с деланым сочувствием улыбнулась ей Кларисса и не спеша отправилась в ванную.
Гилла не могла оставаться больше здесь и ждать, когда Кларисса освободит ванную и можно будет снова там спрятаться. На своих нелепых каблуках она протопала вниз по лестнице, как слон, ее мысли смешались в кучу. Спустившись, она не пошла в гостиную, откуда доносились звуки музыки и взрывы смеха, а толкнула входную дверь.
Снаружи было даже темнее, чем она ожидала, хотя на крыльце горел свет.
Фостер стоял, облокотившись на перила, и с кем-то шептался.
Таня, дрожа в легком летнем платьице, смотрела на Фостера широко распахнутыми глазами, ловя каждое его слово.
— А потом, — сказал Фостер, жестикулируя своими длинными руками, — я отобрал у него мяч и… — Он обернулся и увидел Гиллу. — Эй, детка, как дела? С тобой все в порядке?
Таня посмотрела на нее, как на страхового агента, прервавшего их ужин.
— Слушай, Фостер, — с запинкой проговорила Гилла. — Что такое клевета?
— Что? — Он выпрямился, вид у него стал встревоженный. — Извини, Таня, ладно?
— Конечно, — надулась Таня и ушла внутрь.
Гиллу трясло — от холода? Или изнутри?
«Лжец! Он не имел права!»
Фостер снова спросил:
— Как ты?
— Клевета. Что это такое? — повторила она.
— Не знаю. А что?
— Я думаю, что это ложь, очень плохая…
«Он негодяй, и его подхалимы тоже негодяи… Обнаружив змеиное гнездо — разве не надо уничтожить его?!»