День расплаты

Когда мы приблизились, я сделал Бинни знак, и он начал сбавлять скорость. На поросшей травой обочине в сотне ярдов от поворота был припаркован большой зеленый «воксхолл». Внутри машины никого не было.

Бог знает почему, но у меня было чутье на плохие новости, может быть, это возникло от пережитых трудностей, но здесь что-то не так, я в этом был почти уверен. Положил руку Бинни на плечо и сказал, чтобы он остановился.

Я вышел, вернулся к «воксхоллу» и заглянул внутрь. Двери были заперты, все выглядело довольно обычно. За стеной, которая окружала огороды и Ренделл-Коттедж, на вязах кричали грачи.

Я под дождем вернулся к грузовику. Бинни вышел и спросил:

— Ну, что?

— Эта машина. Она меня беспокоит. Может, она просто сломалась и водитель пошел в ближайшую деревню за помощью. Бывает, что и свиньи летают.

— А с другой стороны, — медленно проговорил он, — если кто-то хотел подобраться к коттеджу тихо...

— Вот-вот...

— Что будем делать?

Я немного подумал и объяснил, как мы поступим.

* * *

Дорога к коттеджу была враждебна к рессорам нашего грузовичка, поэтому я вел его на малой передаче, лавируя между колдобинами под сильным дождем. Здесь было довольно мрачно, заросшая кустами чаща годами не видела света.

Дорога свернула круто направо и вывела на поляну, где и помещался Ренделл-Коттедж, легкая деревянная постройка с верандой во всю длину фасада.

Дом был неожиданно большим, но ветхим, нижние ступени лестницы поросли травой и сорняками.

Как только я вышел из грузовика, над головой раздался раскат грома. Это был странный, ужасающий звук; небо в просветах между деревьями потемнело, словно день клонился к закату и вот-вот готова была наступить тьма.

Я поднялся по ступеням и постучал во входную дверь, которая была слегка приоткрыта.

— Эй, Мейер, вы здесь? — громко крикнул я.

Ответа не последовало; когда я толкнул дверь, до меня издалека донесся голос Эла Боули, и это показалось жутковатым.

Он пел песню «Когда он умер и исчез», ту самую песню, которую, как считалось, посвятил Адольфу Гитлеру. Это была последняя вещь, которую он записал, потому что две недели спустя погиб от бомбы при воздушном налете на Лондон.

Но мне это было безразлично, и я двинулся вперед по затхлому и темному коридору на звуки музыки.

Дверь в дальнем конце коридора была открыта. Я немного задержался на пороге. На достигающих пола французских окнах занавеси были полузадернуты, вся комната тонула в полутьме. Мейер сидел в кресле у стола, на котором бубнил магнитофон.