Банкир

— А чем ты лучше других?

Лена сняла через голову платье, маечку и встала вместе с остальными.

Гуркина собрала их одежду и заперла в шкаф.

— В течение недели перед первым уроком вы будете сдавать всю одежду мне и получать ее только по завершении занятий. Надеюсь, это научит вас уважать Устав и запомнить навсегда: школа — это школа!

Проверяющие, забыв о своих блокнотах, рассматривали застывших у доски девочек — на них были только туфельки, гольфы и банты в волосах. Гуркина перевела, наконец, дух и теперь исподволь рассматривала комиссионеров: правильно ли она поступила? Взгляд ее стал заискивающим, по-собачьи преданным, и завучиха спросила тихо и покорно председателя комиссии:

— Разрешите продолжать урок?

— Продолжайте, — значимо кивнул председатель. — Мы отметим ваше усердие в защите Нравственности Экономических Идеалов. — Подумал и продолжил:

— А по выявленным фактам придется назначить расследование. Использование кредитных карточек несоответствующего уровня — это уже преступление! — Он строго посмотрел на девочек. — Но в этом виноваты не ученицы, а те, кто… — Председатель запнулся, снова обратил взгляд к Гуркиной:

— А почему они без галстуков? Устав запрещает находиться в общественном месте без галстука подросткам моложе четырнадцати лет! А школа — место общественное!

Гуркина покраснела от досады за упущение, повернулась к девчонкам:

— Вы слышали? Быстро повязать! — Отомкнула шкаф, вывалив одежду и белье прямо на пол.

Девочки, наклонившись над ворохом, лихорадочно перебирали вещи, находили галстуки и повязывали их.

— Ну, продолжим урок… Открыли тетрадочки…

Наказанные девчонки так и остались стоять нагишом у доски. Лена Одинцова откровенно скучала. Проверяющие из комиссии были такими бесцветными, одинаковыми, что…

Зазвенел звонок с урока. Девочки вопросительно посмотрели на Гуркину, но та и ухом не повела.

Вошел дежурный мальчишка; глаза его округлились, но он выдавил из себя положенную фразу: «Все — на линейку!»

Девочки переминались, не зная, как поступить, а Лена вдруг почувствовала необычайную легкость. Она вышла из класса и зашагала по коридору — спокойно, плавно, не обращая внимания на жмущихся к стенам людей — почему-то не школьников, а самых разных взрослых, не замечая хихикающих, злорадных, глумливых, растерянных лиц, не замечая ничего вокруг — вперед, к выходу…

Двери почему-то оказались огромными, светлого дуба, с массивной ручкой в виде головы льва, из зубов которого свисало бронзовое кольцо…

— Одинцова, не сметь! — услышала она позади себя визгливый и противный голос; взялась за это кольцо — дверь распахнулась удивительно легко, она сделала шаг… Ей было ничего не страшно и не стыдно; неведомая прежде легкость пронизывала все ее существо, и кто бы ни оказался там, за дверью…

А за дверью оказался свет. Он лился потоками отовсюду, он окутывал ее тело прохладным серебристым туманом, он струился невесомым дождем… Она сделала еще шаг — и почувствовала, как твердь ушла куда-то из-под ног, а она запросто двигалась в потоках этого мерцающего сияния; она то кувыркалась в них, то невесомо и расслабленно парила, то неслась куда-то вперед и вверх, беззащитная и неуязвимая в своем бесстрашии… Потом… Потом она лежала, закрыв глаза, на шелковистой траве; нежаркое солнце ласкало кожу, едва уловимый июльский ветерок шевелил травинки, и одна — щекотала ей нос, так что хотелось и засмеяться и заплакать… Сквозь сомкнутые веки она чувствовала тень высоких сосен, обступивших поляну, и ленивая нега постепенно, исподволь, переходила в желание… И тогда, когда оно стало жарким, почти нестерпимым, девушка ощутила ласковое прикосновение уверенных, сильных и нежных рук… Закусила губу, выгнулась всем телом и…