Банкир

…Его взору представилась Большая Сокровищница Замка. Здесь не было ни золота, ни серебра — только камни. Алмазы и изумруды, рубины и сапфиры — все камни были исключительными… Некоторые были оправлены, другие хранились в специальных, обитых бархатом коробочках. Были и камни-призраки, за ними через столетия тенью двигались смертельные преступления, и каждый, кто владел ими, умирал мучительной, насильственной смертью… Перстень Саладина, повелителя Востока, — желтый алмаз в обрамлении сапфиров… Перстень Ричарда Плантагенета, прозванного Львиным Сердцем, короля Британии… Перстень Фридриха Рыжебородого, германцы называли его Барбароссой… Очень простой перстень — темный рубин в золоте — принадлежал, по преданию, самому Карлу Великому, а до него — легендарному королю Артуру. Великий Мастер вспомнил предание: король Артур, смертельно раненный в битве при Кампланне, не умер, а был увезен на священный, недостижимый для смертных остров Аваллон, где затянулись его раны… И он тайно пребывает на земле Британии и ждет часа явиться вновь — когда наступит крайняя опасность для родной страны… Действительно: место захоронения короля Артура так и не найдено, хотя это пытались сделать и англосаксы, и норманны… Зато известна некая странная надпись, совсем не похожая на погребальную: «Здесь лежит Артур, король Былого и Грядущего»…

Великий Мастер выпрямился. Пора. Перстень с красным камнем исчез в складках его одежды…

…Великий Мастер оглядел монахов-воинов. Речь его была краткой: «Волею Всевышнего и своей с нынешнего часа слагаю с себя полномочия и власть, данную мне братьями и Богом, и предаю свою судьбу воле Провидения»… Рыцарь развернулся и скрылся в маленькой потайной комнате между колоннами… Там ожидал раб. «Делай!» — велел рыцарь. Тускло сверкнул металл, и белый плащ окрасился ярко-алым…

Появившийся перед Собранием командоров оруженосец объявил: «Великого Мастера больше нет».

…Человек средних лет, быстро шагавший по узкой улочке, был одет, как мелкопоместный служилый дворянин. Он появился из маленькой дверцы в стене.

Ничто не привлекало в его облике, только глаза, громадные, густо-зеленые, казалось, в них блистали отсветы многих пожаров, и прошлых, и будущих…

…Минули годы. Бертран де Гот по влиянию Филиппа Красивого стал папой Климентом, а сам король Франции не мог забыть двух вещей: своего пребывания в Тампле в 1306 году, когда толпы простолюдинов бесчинствовали в Париже, — тамплиеры спасли Филиппа и… нечаянно обнаружили перед королем свои сокровища.

Короли не прощают ни чужого богатства, ни чужой помощи: трон единичен и не терпит обязательств ни перед кем! И еще — не забыл Филипп слов, сказанных тамплиерами его брату, Генриху Английскому: «Ты будешь королем, пока справедлив». Филипп Красивый желал быть справедливым только как подобает королю. И — никак иначе.

Избранный новый Великий Мастер Яков Моле вот уже много лет наслаждался могуществом и властью; власть покоилась на несметных сокровищах и казалась не только незыблемой, но вечной… И когда он получил приглашение папы приехать в Париж, совпавшее с просьбой короля — быть крестным его сыну, Великий Мастер в сопровождении шестидесяти избранных рыцарей покинул Кипр и двинулся в путь.

Въезд его в столицу был подобен триумфу римских императоров: тюки с золотом и серебром, навьюченные на десятки лошадей, следовали за Великим Мастером и вместе с ним скрылись за воротами Тампля… Казалось, через город в сопровождении закованной в броню свиты проследовал сам князь мира сего…

Тринадцатое октября 1307 года стало для ордена роковым: по приказанию короля Яков Моле был захвачен вместе со свитой; по всей Франции были схвачены тысячи тамплиеров, их рыцари и служки были пленены и заключены в казематы…

…Серый мартовский день был промозглым от сырого, простудного ветра; мутные воды Сены огибали маленький островок, на котором были воздвигнуты два эшафота: столбы и связки хвороста. Чуть поодаль был поставлен на возвышении навес — для короля Франции и его свиты.

Моросящий время от времени дождь обещал, что смерть обоих, Великого Мастера Моле и Великого Наставника Ги, поверженных властителей самого могущественного ордена, будет мучительной и долгой.

Приговор зачитывал монах-доминиканец: коричневая сутана и капюшон скрывали и его фигуру, и его лицо. Длинные, костлявые пальцы цепко держали длинный свиток пергамента: грехи тамплиеров были велики, они ужасали, но простолюдинов почти не было на церемонии: уже несколько лет по Франции горели костры, уничтожая рыцарей Храма — их сжигали на медленном огне, и редко кто из их близких имел достаточно мужества, чтобы тайно встретиться с палачом и вложить ему в руку тяжелый кошель с золотом — залог быстрой смерти…

— …беззаконных и безбожных, продавших души свои врагу рода человеческого. Они не признают Христа, Святую Деву и святых, плюют на крест и топчут его ногами, а поклоняются в темной пещере идолу, изображающему фигуру человека, накрытого старой человеческой кожей с блестящими карбункулами вместо глаз; ему в жертву они приносят безвинных младенцев, предаются всем мыслимым и немыслимым порокам и мерзостям, кои выдуманы врагом нашим и противником Божиим для соблазна нестойких… Они возмущали души верующих и иными деяниями: колдовством, чародейством, богохульством и поклонением срамным изображениям — и сие все доказано судом Святой инквизиции…

Бормотание доминиканца никто не слушал… Придворные участвовали в церемонии принужденно: смотреть, как сгорят эти два потерявших всякий человеческий облик существа, было совершенно неинтересно; за годы, что те провели в тюрьме, забылось и их былое могущество, и их слава, но присутствовать было необходимо, чтобы не вызвать гнев короля… Единственным чувством, томившим присутствующих, была скука.

Дождь сменился мокрым снегом, погода стала еще более промозглой. Серые воды Сены безлично и равнодушно несли какой-то сор, щепки… Скоро, скоро они примут и пепел вероотступников…

Приговоренных привязали к столбам. Хворост не желал разгораться, чадил густым дымом, и судья потребовал приостановить казнь: он опасался, что осужденные просто-напросто задохнутся в дыму и тогда смерть их будет слишком легкой… По требованию верховного судьи принесли сухих поленьев, подложили их в самое подножие костров… Великий инквизитор остался доволен: жар огня доставал тела вероотступников, слышно было, как трещит одежда, как плавятся волосы на теле…

Филипп Красивый всю церемонию стоял неподвижно; он не шутил с придворными, но и не интересовался особенно казнью. Он просто хотел удостовериться, что тамплиеров больше нет. Что теперь он, король Франции, — единственный полновластный властитель. «Ты останешься королем, пока справедлив», — сказали тамплиеры Генриху, но они желали, чтобы эти слова услышали все мирские властители. Король усмехнулся: что же, слова услышаны — вот результат. И еще — он помнил свое смятенное состояние тогда, во время смуты простолюдинов в Париже, когда рыцари Храма скрыли его в неприступном Тампле; он вдруг понял всю свою беспомощность и зависимость от этих высокомерных людей в белых плащах, по полю которых вились красные кресты, больше похожие на пауков, чем на символ спасения и жизни вечной… Уйти от мятежников, чтобы попасть в заложники в еще более тяжелую и утонченную кабалу — кабалу золотого тельца? Сам он не видел обрядов тамплиеров, но слышал, что поклоняются они чему-то, схожему с карфагенским Молохом… Прав был Катон Старший: «Карфаген должен быть разрушен». Иначе падет держава.

Тампль должен быть разрушен. И-он будет разрушен. Да сбудется сказанное: