— Басурманский язык.
Прикрыл глаза, приготовившись присоединиться к остальным — «отлететь в миры иные, но не враз и не совсем», как любил говаривать один веселый хлопчик, водитель «бээм-пэшки»… После января 1995-го он был увезен из-под Грозного бортом в Бурденко, по слухам, ноги оттяпали совсем… Что-то с ним теперь?
СОБРы кемарили, примостившись кто как в тесной палаточке. Тут было даже тепло: маленький рефлектор грел нормально, да и восемь здоровых мужиков, сопевших каждый в две ноздри, хоть и выдыхали углекислый газ вместо потребленного кислорода, а температуру градусов на пять в «помещении» подымали.
Один из бойцов «сидел на раздаче»; на стульчике рядом с окошечком и наблюдал. Один раз даже обслужил покупателя — совсем трясущегося, сизого вида мужичка в болоньевой куртчоночке года этак семьдесят второго, от которой осталась преимущественно одна подкладка, и в шлепанцах на босу ногу. Трясущимся пальцем доходяга ткнул в самую дешевую бутылку, поименованную «Три богатыря»; где разливали этот денатурат — было не ведомо никому, поскольку даже у известных богатырей на этикетке глаза были прищурены, лица с бородами клином — козлоподобны, а коньки, угрюмо таращившиеся на мир лиловыми глазами, больше были схожи с легендарными степными лошадками Пржевальского. Получив заветную емкость, мужичонка прижал ее двумя руками к груди и засеменил куда-то так скоро, будто за ним гнались. Ну да — от милиции еще что, вот от «белочки» вовремя сбежать — это искусство сродни оперскому…
Рейсовый из Приморска прибыл, как и положено по расписанию, в двенадцать тридцать с копейками. Дальше автобус следовал в Краснореченск, и по зимнему времени ни в Раздольной, ни в «Лазурном берегу» пассажиров, даже транзитных, не высаживал. А тут — двенадцать молодых парней соскочили, все — один в один — розовощекие и крепкие, как антоновка из сада хорошего хозяина.
— Ну, ерш твою медь… — удивленно протянул «наблюдала». — В чешуе, как жар горя, — тридцать три богатыря… Батя, глянь-ка!
Старшой двинулся, скрытно заглянул в оконце:
— Ого! Эх, хвост-чешуя, наших нету никого… А, Рыбак? Нам только такого творческого счастья по жизни и не хватало!
Парни рядились под спортсменов. Все — с большими одинаковыми сумками, в одинаковых «адидасовых» костюмах, высоких кожаных кроссовках, шапочках с пумпончиками…
— Красавцы, а? — прокомментировал Батя, сделав ударение на последний слог.
— На горе стоит избушка — занавески тюлевы, а в избушке две девчушки — милые, красивые.
— Чего-то ты. Батя, с прибаутками разошелся. Нескладно…
— Зато правда. По чью душу это ЦСКА прибыло, хотел бы я знать… Как говаривал один генерал, два птенца в одной берлоге не живут. Особливо, ежели медведик неласковый.
— Может, я слетаю? Пошуршу? — разом проснулся Саша Шмаков. От долгого сидения его деятельная натура просто «отекала в горизонталь», как пломбир в духовке.
— Был бы ты бакс, тогда б шуршал. А пока что — фантик карамельный. Сиди и не чирикай.
— Батя, я все же…
— Да не заводись ты, — устало отмахнулся Батя. — Не знаю, как в твоем детстве, а в моем пионерском очень ходова была фраза: «Четыре сбоку — ваших нет». Вот щас — как раз такой вариант и наклевывается. Мне вовсе не улыбается здесь героически погибнуть и вас всех положить. По такой непонятке только тузы играют, а мы — «вальты» драные.
— Да я…
— Ша, я сказал. В четырнадцать от Назара, мента местного, гонец будет. Он всю кашу варить начал, пусть и перцем посыпает. И сам — лопает.
Тем временем спортсмены зарегистрировались, прошли на территорию пансионата.