Банкир

— Как доложить Альберу?

— Финансист.

— Больше ничего?

Ну разве я виноват, что не лауреат ни одной из премий, не член ни одной из партий, не нардеп самой Государственной из Дум и даже не рыжий?! Никаких регалий, все просто и рационально: председатель правления «Дорэксбанка». И сопутствующих предприятий. Но здесь — в другие погремушки играют. Потому произношу значимо:

— Приоритет Банкир.

Черный кивает, снимает трубку аппарата связи, докладывает:

— Приоритет Банкир вызывает приоритет Альбер. А я в это время демонстрирую жизнеутверждающий оскал камере внутреннего наблюдения, дабы вызвать у Аль-Гапоне положительные эмоции: не ждали? А мы — туточки! «Глазам не верю, неужели, в самом деле, ты пришел… Моя потеря, ты нашлась…»

* * *

Бран смотрел на экраны. На них — все комнаты и закоулки Замка. А сейчас — он смотрел прямо в глаза Сергею Дорохову… За веселым взглядом — несокрушимая решимость… Ну что ж… Сын своего отца.

Бран перевел взгляд на монитор, где отображался «белый Кабинет». Девушка спала, укутавшись в простыню. Бран бегло просмотрел справку на нее: увлечения, связи, характер… Задумался… Поднял трубку аппарата связи и отдал приказ.

Замок на двери щелкнул, и Лена сразу проснулась. Вернее — она даже не была уверена, что спала: это было похоже на забытье. Огляделась на белый кабинет, на дверь и быстро натянула простыню до подбородка.

В комнату вошли двое. Совершенно невероятных размеров мужчина, одетый во все черное, и маленький, щуплый человечек в белом халате.

— Что вам нужно? — Девушка вскинулась на кушетке. Не произнеся ни слова, здоровый обхватил ее могучими руками и уложил обратно, притиснул так, что она не могла не только шелохнуться или закричать, но даже вздохнуть глубоко.

Маленький в белом халате извлек заранее приготовленный шприц, смазал руку ватой со спиртом, аккуратно ввел иглу в вену.

— Порядок, — произнес он, закончив.

Крупный отпустил ставшее безвольным тело девушки. Накрыл простыней, и оба вышли. Щелкнул автоматический замок.

Девушка лежала вытянувшись, не в силах пошевелиться, и смотрела широко раскрытыми глазами в потолок. Из глаз ее текли слезы…

— Альбер ждет вас, — произнес человек-гора, и я шагнул за дверь.

Альбер… Ну и рожа у этого рыцаря удачи! Прямо монумент какой-то, а не человек! Массивная челюсть, в амбразуре узкого рта зажата дымящаяся сигарета. В нем чувствуется настоящая сила. А кто сказал, что я слабее? Усаживаюсь на стул, закуриваю. Памятник вперил в меня тяжелый взгляд. Ну, вот уж нет: в «гляделки» я сегодня играть не намерен. Чиркаю зажигалкой, стараясь выпустить дым колечком. Не получается. Снова стараюсь. Когда-то должно получиться?!

Сидим. Молчим. Вообще Молчалин мне куда ближе во всех отношениях, чем Чацкий. В школьном литературном курсе, как и в трудах бесчисленных грибоедоведов, в постановках классических и авангардных Молчалин — фигура, без сомнения, отрицательная: приживал, льстец и прочая бяка. А между тем… «Один Молчалин мне не свой, и то — затем, что деловой», — говорит о нем Фамусов.

Де-ло-вой. Умный, расторопный, вникающий в суть вопросов и умеющий доводить дела до конца! Блестящая характеристика! Что еще о Молчалине? «То моську вовремя погладит…» Чацкий произносит это уничижительно: дескать, Молчалин желает подольститься к «сильным» мира московского… А если он делает это искренне? Много ли нужно пожилым, усталым людям? Только внимание… Они успели утратить и молодость, и здоровье; внимание как раз и является тем лекарством, какое заставит кровь быстрее бежать в жилах, которое подтвердит их сегодняшнюю нужность, ненапрасность прожитой жизни — в трудах, в военных лишениях… Ведь Чацкий не находит ничего лучшего, как оскорблять стариков: «А судьи кто? — За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима, сужденья черпают из забытых газет времен очаковских и покоренья Крыма». Эти старики победили в войне, и, возможно, их суждения не так уж ретроградны и поверхностны, как представляется их критику, юному, румяному, злоречивому и… глупому. Да и что такого сделал Чацкий в своей «свободной жизни»? Болтался по Европам и балаболил? Злословный, язвительный в своем неуемном тщеславии самому быть судией всем, он и получает то, что заслужил: презрительное прозвище человека неразумного…