– Нам тоже?
– Нет. Мы – белые. Чужие. Совсем чужие. А в получасе – трущобы Кидрасы: смрадные, больные, нищие, орущие, вымирающие... Чуть дальше – земли нагарто: несколько разбросанных деревенек, где остатки могущественного некогда племени существуют словно в аду: их сжигают болезни, выжирает смерть, а жизнь похожа на жуткий, затянувшийся кошмар. Которого сами они не замечают.
– Так живут многие. Везде.
– Да. Все здесь считают, что так проявляется воля верховного бога Наоро за нарушение сложных табу. Или – месть главного жреца.
– Это реально?
– В Черной Африке – реально все. – Зубров помолчал, печально глядя в сторону океана. – А в белой, заснеженной Руси – все возможно.
– Скучаешь?
– Да. По дому, которого у меня нет.
– Не грусти, Зубр. Все будет. Русь – материк куда более обширный, чем Африка. И не менее загадочный. Нужно просто верить.
– Ты веришь?
– Да. Ведь еще остались девчонки, жаждущие не комфорта, а любви, и пацаны, мечтающие не о карьере, а о подвиге. Мы тоже из таких.
– Только с подвигом не сложилось.
– Как и с любовью.
Эх, товарищи, держите вы меня, Я от радости займусь, как от огня – Не колодой в сыром бору, А соломою, да на ветру! – напел Сашка тихо, с какой-то холодной, отстраненной жестокостью, и взгляд его терялся в расплавленном золоте океанского заката, где-то далеко, за краем.
Глава 66
«Нет, в мире счастья нет, но есть покой и воля...» А может быть, прав поэт, и не существует ни любви, ни счастья, потому что для этого нужно, чтобы два человека нашлись, не разминулись, узнали друг друга и сумели стать самоотверженными настолько, чтобы подарить себя друг другу без оглядки, без остатка, без мучительных поисков смысла... А жизнь – лишь крохотный миг, в котором может и не произойти такой встречи, в котором сочувствие и верность разбиваются о твердыни принятых устоев и вязнут в сутолоке ничего не значащих разговоров, пересудов, застолий... И любовь остается уделом мечты. И способны к ней только женщины: они умеют принимать мир таким, какой он есть, без жажды переустройства... А вечное стремление к достижению идеала, которое и делает мужчину мужчиной, вместе с тем превращает его в бесприютного странника... И когда усталая женщина, которую он считал единственной, уходит, мужчина делается беспомощным, словно недельный щенок: ему становится ни к чему покорять этот мир, потому что нет-той, к чьим ногам он сложил бы обретенные сокровища.
Оттого любовь и случается лишь как всполох огня, чтобы скоро иссякнуть, оставив по себе горку сырых углей... Или – затухать долго, мучительно, тревожа непроглядную ночь бытия воспоминанием об исчезнувшем пламени...
Мысли Данилова были тягучи, но спокойны. Ни предвкушения удачи или ласки, ни связанной с этим боязни будущей потери, ни сожалений об отлетевшем... И из этого покоя исподволь рождалось неожиданное ощущение окружающей его теперь жизни: жизни мнимой, чужой, незнакомой и в то же время – жизни настоящей: она летела за окном пахучими стеблями трав, дальними раскатами звериных рыков, приближающимися огнями людского жилья, наполненного теплом.
– О чем размышляешь? – спросил Зубров.
– Философствую.
ebooksa