Андрей поднял глаза кверху… на третьей койке сидел араб. Черные блестящие глаза на смуглом лице смотрели на него с презрением.
— Здравствуйте, — сказал Обнорский глухо и растерянно.
— О-о, да он говорить умеет.
— Ага… даже по-русски.
— Ну, мусульманин, не стой столбом-то… Присядь, представься народу.
Эту фразу сказал крепкий мужик лет тридцати. Он сидел на нижней койке, держал в руках какую-то книжонку. Под майкой-тельняшкой бугрились мышцы. Его лицо показалось Андрею знакомым, но он больше не верил своим ощущениям.
— Присядь… в ногах-то правды нет.
— А… куда садиться? — спросил Обнорский. Сесть действительно было некуда.
— На пол и садись. Бросай шмотки — и на них сверху.
Обнорский положил матрац на чистый пол, сел. Он не был уверен, что поступает правильно: возможно, это какая-то подколка.
— Ну, — сказал мужик с книжкой. — Ты кто?
— Харит-уль-хаммар[48], — произнес араб из своего поднебесья.
— Я журналист, — сказал Андрей.
— Ну! Значит, ты попал к своим, мы тоже здесь все журналисты. Здесь такой порядок: журналиста — к журналистам, мента — к ментам.
Обнорский снова промолчал. Он-то еще не знал, что попал в красную хату. А сюда случайно не попадают, в ментовских камерах сидят только сотрудники милиции, прокуратуры, суда да иностранцы. Его фраза «я журналист» для сокамерников казалась откровенной ложью.
— А как тебя зовут-то, коллега? — спросил кто-то.
— Андрей.
— Оч-чень приятно. Всегда рады видеть коллегу-журналиста. Дело же не в профессии, правда. Главное, чтобы не мент… А то, понимаешь, нам недавно одного мента по ошибке подсадили.
— И что?
— Да ничего. Упал он ночью с верхней шконки. Помер.