Мент,

— Ну, ты понял меня, журналист? Кто из нас продажней — ба-а-альшой вопрос. Это вы, писаки, и коммунякам лизали, и теперь Чубайсам лижете. А я в розыске пахал… У меня почти триста задержаний, два ранения. Ложечкой в чехольчике меня упрекаешь? Да уж, крепкий аргумент, крыть нечем. Только не в ложечке дело. Если ты дерьмо — ни весло в чехольчике, ни косяк на рукаве веса тебе не прибавят. Зона человека, как рентгеном, просвечивает…

Сашка выплюнул сигарету, раздавил подошвой. Обнорский молчал. За воротами цеха проскрежетала кран-балка… Ветер заметал в тамбур снежинки, перемешивая на полу белый снег с черной копотью.

— Ладно, — сказал Сашка уже спокойнее, — ладно… Я к тебе пришел по-человечески поговорить. Как к земляку… а ты мне тут… Тебе еще около двух лет тут париться… Пропадешь! А на зоне главное остаться человеком. Выжить. Ты понял? И остаться человеком. Не так это просто, как на первый взгляд кажется.

— Тещу свою поучи, — буркнул Обнорский.

— Дурак. Тебе руку протягивают… А из литейки бежать надо. Здесь ты за два года легкие сожжешь.

Зверев помолчал, посмотрел на часы — ему нужно было идти.

— Ну ладно, — сказал он, — будь здоров, землячок. С наступающим Новым годом! Желаю высоких производственных показателей и счастья, так сказать, в личной жизни.

Зверев повернулся и вышел. На улице в лицо ударил ветер со снегом. Он запахнул ватник и быстро двинулся вперед. На душе остался какой-то неприятный осадок… как копоть черной литейки.

…И плевать-то на этого Обнорского! Фраерок, журналисток… писал, поди, дрянь какую-нибудь, да водяру халявную жрал на фуршетах. За что он подсел-то? А, по двести восемнадцатой… ну-ну… с пистолетиком мальчик баловался, в детстве, видать, в войну не наигрался. Но почему, интересно, в ментовскую зону попал? Наверно, по блату… Папахен номенклатурный, мамахен царских кровей, а сам из мажоров… Да, скорее всего, так и есть.

А ведь не похож! Не похож — и все тут. Мажоры так себя не ведут. Всей этой позолоченной молодежи за годы ментовской работы Зверев навидался. Как правило, попав в сложную ситуацию, эти мальчики скисали вмиг. Закатывали истерики, пугали связями папули и родней мамани, а потом кололись, сдавая подельников, выгораживая себя… Да, а этот Обнорский на них не похож. Взгляд не тот. Пашет, сказал Адам, как черт, хоть и хромой. Стержень какой-то в мужике есть. Что же он за гусь-то? Любопытно…

Вечером Зверев задал этот вопрос одному питерскому менту. Тот появился на зоне за месячишко-полтора до Обнорского, попал в отряд к Звереву.

— Слушай, Коля, — сказал Сашка, — ты вот еще недавно с воли-то…

— Очнись, Саша, — ответил бывший майор. По пьянке он избил случайного человека. — Очнись… я только в Крестах почти год откуковал.

— Да понимаю… Но по сравнению со мной ты еще совсем свежий. Ты мне вот что скажи: тебе фамилия Обнорский что-нибудь говорит?

— Обнорский? А кто такой? Сашка понял, что фамилия Обнорский майору ни о чем не говорит. Он махнул рукой и сказал:

— Да так… сидит тут у нас один гусь. Раньше был корреспондентом в питерской молодежке.

— А-а! — сказал майор. — Так это Серегин, что ли?

— Какой, к черту, Серегин? Фраерок один — Обнорский фамилия.

— Так это и есть Серегин. Псевдоним Обнорского — Серегин. Так он, значит, здесь? Ну, понятно…

— Здесь, — ответил Зверев. — А ты его знаешь?