– А паренек-то тот более не захаживал?
– Нет, ни слухом ни духом. Может, он у Пелагеи все еще живет? Да не до него теперь.
– А кто такая Пелагея?
– Когда паренек-то в первый раз заходил, отец Никодим его к ней направил.
Слыхала краем уха, мол, иди к Пелагее, у нее безопасней, она тебя примет.
Раньше Пелагея при церкви служила, но болела очень и тяжело ей стало. Живет она в своем доме на окраине, тут неподалеку, на Красной горке, крайний дом у оврага.
– Опасался батюшка за паренька?
– Мне так показалось. В Егорьевске чужих не любят.
– Я это уже заметил. Да… Скверная история. Ну а монастырь-то далеко?
– В пяти верстах. Первые годы открыто жили, прихожан пускали, а теперь только по большим праздникам ворота открывают. Больница у них там. В народе ее реабилитационным центром зовут. Солдат калеченых и сирот обиженных к жизни возвращают, Божьим словом лечат. Сколько их несчастных по свету бродит! Вот и Митрофан таким же покалеченным с войны вернулся.
– С войны?
– Ну да. В Чечне служил. Левую руку покалечили. Но что плоть, когда душу покалечили. Дети они еще. Темечко толком не заросло, а по нему бить начинают.
– Понятно и прискорбно слышать все это. Спасибо тебе, сестрица, за рассказ твой правдивый. Мне в путь пора. Так, стало быть, в монастырь не пускают?
– Только священнослужителей. У них порядки строгие.
– Ежели задержусь в городе, те-еще наведаюсь. С дьяконом поговорить хотелось.
– После вечерни должен вернуться.
– Ну дай Бог вам покоя. Женщина проводила его до калитки.
Настя не давала Журавлеву покоя.
– Послушай, Дик, так больше продолжаться не может! Ты запер меня в клетке и продохнуть не даешь. Ведь я несу ответственность перед родными погибших ребят. В конце концов, они работали на меня, на моих глазах их расстреляли.
Спасти их не смогла, так хоть похоронить должна была с почестями. А ты меня и на похороны не пустил.