Рот с чувственными полными губами, нисколько, как ни странно, не придавал ему женственности. Позади, на стене висела фотография плотной матроны и девяти детишек – его семья.
Пока Фелтон усаживался в кресле поудобнее, Виазелли не отрывался от шахмат.
Напрасно Фелтон, пристально изучая лицо и руки Виазелли, искал следы прошедших лет – их не было: ни морщин на лице, ни дрожи в руках… Время, казалось, не трогало этого человека.
– Как бы ты пошел в этом положении, Норман? – спросил Виазелли. Голос – твердый, с безукоризненным оксфордским акцентом.
– Я не играю в шахматы, Кармине.
– Я тебе все объясню. Меня атакуют ферзь и ладья черных. Но я могу уничтожить и ладью, и ферзя.
Виазелли умолк.
Фелтон положил ногу на ногу и вгляделся в расположение фигур на доске, которое, впрочем, ни о чем ему не говорило, Фелтон понимал, что Виазелли ждет от него комментария. Не дождется.
– Норман, почему бы мне не уничтожить атакующие фигуры?
– Если бы я играл в шахматы. Кармине, я бы тебе подсказал…
– Если бы ты умел играть, ты был бы хорошим противником.
– Я играю в другие игры.
– Жизнь не ограничивает нас в выборе наших устремлении…
– Жизнь такова, какой я ее создаю для себя.
– Тебе бы следовало родиться итальянцем.
– А тебе – евреем.
– Ну, это почти то же самое, – Виазелли улыбнулся. – Чего я никогда не мог понять, так это твоего пристрастия к южанам.
– Какого пристрастия?
– А твой техасец, этот Джимми?
– Он работает на меня.