– Ну, говорю тебе: двое, незнакомые, объявились сразу же, как Пашка с этой своей рыжей на машине уехал. Потом Паша опять вернулся, но один.
– А эти?
– Не знаю.
– Ну, бабушка…
– Я тебе говорю: не знаю. При мне из дома они точно не выходили, за это я тебе ручаюсь. Потом-то я спать пошла, что было ночью – не знаю. Но сплю я, кстати, чутко – все шаги на лестнице слышу, потому что у меня кровать стоит прямо у той стены, что выходит на лестницу. Так я на каждый шорох просыпаюсь.
Алексей отметил добровольное мученичество любопытной старушки…
– И что же, уверены в том, что в эту ночь вниз никто не спускался?
– Считай, что уверена, – довольная своей наблюдательностью, ответила старуха.
– А почему вы не захотели говорить мне об этом сразу? Они вам грозили?
– Да нет, я с ними вовсе не разговаривала.
– Так в чем же дело?
– В чем, в чем? – вздохнула бабушка. – Ты вот не можешь понять, что значит быть такой одинокой старухой, как я. То и дело кто-нибудь наведывается.
– В смысле?
– Жилье мое всех интересует. То в почтовый ящик какую-нибудь гадкую листовку сунут: мол, завещайте нам вашу жилплощадь, а мы устроим вам пышные похороны. Нашли дуру! То, значит, один тут молодой человек все ходил: обещал уход и деньги, если я его пропишу. Боюсь я теперь всех этих незнакомцев. Ты-то что на это скажешь? Что ты там говорил насчет того, что вы нас охраняете и защищаете?
– Я одно могу сказать: гоните всех их в шею, листовку выбрасывайте и ни под чем не подписывайтесь. Лучшего не придумать.
– Ну-ну, – кивнула бабуля. – Сейчас, может, тоже обойдемся без протокола?
– Само собой. Только если вы, бабушка, такой наблюдательный человек, объясните мне, почему вы не услышали обратных шагов этой парочки на лестнице?
– Очень просто. Ты выйди во двор-то. Туда тоже Пашкины окна выходят. Да посмотри – сам все поймешь.
На прощание Алексей развернул перед старухой листок с портретом, сделанным Ильей.
– Этот человек? – Он почти был уверен в том, что старуха должна была приметить лица спутников в глазок двери.