— Любишь ты своих воспитанников., .,
— Я? Я их ненавижу. Самый отпетый сброд в Москве. Только я могу держать их в руках, — Миклухо-Маклай с любовью погладил сделанную по специальному заказу, инкрустированную ценными породами дерева биту. — Мне милиция должна деньги платить, что я их хоть в каких-то рамках держу.
— Так мы долларами не платим, — сказал Донатас. — Только приговорами.
— А те, кто пропали, были полные отморозки. Из четверых у двоих справки из дурдома.
— Справки, говоришь, — Донатас переглянулся со мной. Потом он заставил Миклухо-Маклая еще раз в подробностях описать драматическую сцену похищения золота.
— Так твои уродцы ничего и не помнят? — недоверчиво спросил Донатас.
— Да у них от страха галики начались. Один такую дурь лопочет, будто обкурился.
— А что говорит?
— Да сам спроси.
Вскоре в комнате появился трясущийся гоблин с перевязанной рукой. Он опасливо покосился на биту в руке пахана.
— Ну чего, дегенерат, еще раз расскажи про цыганку, — недобро щурясь, потребовал Миклухо-Маклай.
— Клянусь мамой, так и было. Подошла, тварь такая, вся платками цветастыми перевязана. Мол, погадаю. И из авоськи пистолет вытаскивает. И в лицо мне из пистолета. Я отрубился.
— Какой пистолет? — спросил Донатас с интересом.
— Пластмассовый. Игрушечный.
— Я же говорю — дегенерат, — махнул рукой Миклухо-Маклай.
— Описать цыганку можешь?
— Лицо как расплывается. Не могу.
— У тебя мозги расплылись, — Миклухо-Маклай сжал пальцами биту, и гоблин, зажмурившись, отступил назад. — Накрош паскудный!
Когда гоблин удалился, Миклухо-Маклай еще долго не мог успокоиться.
— Нет, ну с какими идиотами работаю! Ничего доверить нельзя!