Там работал старший лейтенант — участковый из местного отдела. Подойдя к дверям, Косарев услышал возбужденные голоса. Переговаривающиеся особенно не стеснялись в выражениях.
— Ты чего, черножопый, решил за сто баксов откупиться?
— Э, мое, клянусь хлебом. Не хотэл продавать. Сам хотэл косяк забить!
— А кого волнует — хотел или не хотел. На хранение тянет. Два года на парашу.
— Нэт денег больше… Ну, двести.
— Что? Мне, офицеру?! Двести баксов? Ты о чем? А со старшим делиться? А с товарищами по работе? Ты чего, обезьяна?
— Э, зачем обзываться?
— Не нравится? А дубиной по ребрам?
— Ладно. Бэз денег оставляешь. Триста баксов.
— По рукам. Четыреста… , — Триста пятьдесят.
— Уговорил…
Косарев взмахом руки подозвал омоновца и Мартынова, толкнул дверь. В номере старший лейтенант держал за шкирку кавказца. На столе лежал кулек с анашой.
— Понятых, — кивнул Косарев омоновцу.
— Э, братья, — озадаченно посмотрел на пришедших кавказец. — Больше четырех сотен баксов нэт.
— И не надо. Побереги на адвокатов, — Косарев завернул руки кавказцу, нацепил на них наручники и засунул ему кулек в карман.
— Э, брат, ты что дэлаешь?
— Твои братья в другом месте, — он толкнул кавказца на стул и кивнул старшему лейтенанту. — Пошли, перекинемся словечком.
Они прошли в темный холл, где стояли расшатанные кресла и неработающий телевизор за решеткой.
— Значит, пятьсот баксов тебе? — спросил Косарев.
— Вы о чем?