Через пять минут Наташа выпорхнула из ванной в форменной рубашке, которую Аверин выстирал с утра в связи с предстоящим строевым смотром.
— Мне идет?
— Идет.
Она козырнула.
— Честь тебе отдаю.
— Воинскую?
— Девичью, дурак… Давай пить.
— Давай, — нехотя согласился Аверин.
Надираться на полную катушку в Наташины планы не входило. Ограничилась она тремя стопками. А потом все началось. Что-то треснуло под рукой Аверина — он понял, что отлетела пуговица от его форменной рубашки, но в тот миг это казалось незначительным. Он сорвал рубашку с Наташи, и они повалились на диван. Его рука привычно пробежалась по ее твердеющим соскам, скользнула ниже. Наташа часто задышала. Она заводилась мгновенно.
В самый сладкий момент она заорала так, что звякнули окна.
Утром она исчезла еще до того, как Аверин проснулся. Когда зазвенел будильник, Наташи и след простыл. Осталась только вымытая посуда и полный холодильник продуктов. На зеркале было написано помадой: «Славик, i love you».
Он уже собрался уходить на работу, как послышался звонок.
— Слушаю.
— Здорово, служивый, — прозвучал голос. Секунду Аверин не мог сообразить, кому он принадлежит, но потом вспомнил — Леха Ледокол!
— Доброе утро.
— Надо встретиться. Есть чем порадовать.
— Договорились. Где?
— В два. Александровский сад.
Они уточнили место. Аверин повесил трубку. Им овладело неприятное чувство неопределенности. Какая-то зыбкая, непонятная связь с первых секунд знакомства крепла с этим человеком.
Он захлопнул дверь квартиры и привычно запер два замка на тяжелой металлической двери. И попался. Дверь тридцатой квартиры с привычным скрипом отворилась. На пороге возникла сумасшедшая соседка.