Седьмой камень,

– Ты хочешь сказать, я должен начать отстрел всех корейцев, которые только покажутся поблизости?

– Что тебя беспокоит?

– Я не хочу никого убивать. Это меня и беспокоит. Я не хочу никого лишать жизни.

– А ты когда-нибудь убивал? – спросил отец Реджинальда.

Он сидел напротив молодого человека на просторной белой веранде дома в Палм-Бич. А сам молодой человек еще не осознал по-настоящему, что это значит – иметь дело со всей семьей.

– Разумеется, нет, – ответил Реджинальд.

– Тогда откуда ты знаешь, что тебе это не понравится?

– Нет, ну в самом деле, папа. Я сделаю это. Просто мне нужно больше времени. Это напоминает игру, в которой следует выбрать удачный момент для удара, а этот момент еще не наступил. Судя по тому, что написано на камне, я и есть тот избранный. И предполагается, будто из всех страстей самой свирепой у меня должна быть жажда крови. Отец, я уже знаю, что такое страсть. И понимаю, что человек не в состоянии противостоять ей.

Он взболтнул в бокале остатки сладкого напитка со льдом и одним глотком допил его. Реджинальд ненавидел эти беседы о семье, так как во время подобных разговоров слугам не позволяли быть рядом, дабы они ненароком не услышали того, что им не полагается, но это одновременно означало полную невозможность получить выпивку, как бы ты в ней ни нуждался. Реджи понимал, что быть членом семьи – вовсе неплохо, потому как, если ты таковым не являлся, то перед тобой открывался великолепный выбор: либо стать нищим, либо пойти работать, однако ни то, ни другое Реджинальда не привлекало. Оборотной стороной принадлежности к семье было то, что если речь шла о ней самой, семья порой проявляла признаки легкого помешательства. Как, например, в истории с этим дурацким камнем. Все в мире якобы зависит от звезд, которые играют роль часов вселенной. И в нужное время семья произведет на свет великого кровожадного убийцу. А теперь оказывается, что он, Реджинальд, и есть тот самый убийца. Просто смешно! Точно в нем должны кипеть все семейные гены, бурно устремляясь к мести двухтысячелетней давности. Реджи не видел прока в такой мести. Ведь ее нельзя выпить, нельзя вдохнуть, нельзя трахнуть. А в процессе исполнения того и гляди можно перегреться. Но отец проявил настойчивость. Он решительно не собирался останавливаться, и Реджи понимал, что не в состоянии переждать, пока пройдет этот запал.

– Попробуй убить какое-нибудь маленькое существо. И посмотри, что ты почувствуешь при этом. Что-то совсем крошечное, – посоветовал отец.

– Отец, сегодня утром я прихлопнул муху. На меня это не произвело никакого впечатления.

– Убей небольшое существо. Тогда семья убедится, что ты действуешь.

– Насколько маленькое?

– Теплокровное, – пояснил отец.

– Я не собираюсь убивать какого-нибудь беспомощного щенка!

– Дичь. Это должна быть какая-то дичь, Реджи.

– Ладно. Мы что-нибудь придумаем.

– Сафари, – тут же подсказал отец.

– Великолепно, – согласился Реджинальд Воберн Третий, зная, что на устройство хорошего сафари требуется чуть ли не целый год, а за это время и он сам может покалечиться во время игры в поло, и камень может развалиться, и старый кореец вполне способен умереть от инфаркта или оказаться под колесами автомобиля – да все что угодно, лишь бы дурацкая история из семейной легенды больше ему не докучала. – Сафари. Прекрасная идея.

– Хорошо, – подхватил отец. – Самолет готовят к вылету. Вылетишь сегодня же, как только соберешься.