Бросок аркана

22
18
20
22
24
26
28
30

– Мам, и я попрошу тебя еще об одном одолжении – не подходи к телефону первой, ладно?

– А это еще почему?

– Я сказала Павлу, что у тебя приступ…

– Ира, разве так можно? – строго вмешался в разговор женщин генерал. – Знаешь, как это называется? "Накаркала"! А вдруг и впрямь маме станет хуже…

– Папа, не говори глупостей, – состроила недовольную гримасу дочь. – Что-то раньше я не замечала, чтобы ты был настолько суеверным.

– Стареем, Ирина, что сделаешь! – развел руками Борис Степанович.

– В общем, я сама буду брать трубку, мама. И не удивляйся, если стану рассказывать Павлу какие-нибудь подробности о твоей болезни.

– Господи, делай что хочешь! – Галина Игнатьевна, совсем расстроившись, растерянно всплеснула руками. – Не буду я вмешиваться в вашу жизнь.

Потом скажешь, что это я тебе ее поломала.

– Ну что ты, мама!

– Будешь есть сейчас? Греть ужин? – Галина Игнатьевна повернулась к мужу, надеясь хоть на его лице прочитать разгадку всех ребусов, которые загадала им сегодня дочь. Но и Борис Степанович, судя по всему, мало что понимал во всем происходящем. Он недоуменно пожал плечами:

– Нет, наверное. Пойду поговорю с ней. Потом уж вместе поужинаем…

* * *

– Все, дочь, – решительно сказал Борис Степанович, как только они с Ириной остались наедине в его кабинете, – кончай ходить вокруг да около, говори толком – что стряслось? Зачем я тебе срочно понадобился? У тебя что, финансовые неприятности? Тебе нужны деньги?

– Не надо мне твоих денег.

– Тогда что же?

– Смотри! – с этими словами Ирина сняла свои огромные очки и повернулась к отцу.

Здоровенный синячище под левым глазом уже вполне "созрел", налившись густой синевой, которая проступала даже сквозь толстый слой крем-пудры. Таким же образом замаскированная ссадина на правой скуле могла бы быть почти незаметной, если бы не набрякшая на скуле опухоль, нарушавшая все пропорции лица.

Лицо дочери было ужасно, и Борис Степанович отвел глаза, не желая все это видеть.

– Нравится? – прозвучал в наступившей тишине вопрос дочери, и генерал вздрогнул: сколько в ее голосе было ненависти, упрека, жестокости!

– В каком смысле? – пробормотал Тихонравов, не зная, как реагировать.