– А если он не завалится? – спросил Коняев, вытирая глиняную пыль с лица.
– Че ж ты каркаешь-то, ты! – заорал на него Маугли. – Тебе ржать положено, а не каркать.
– Тихо! – рявкнул Квазимодо. – Завалится… Куда он денется…
Однако прапорщик все же еще раз почесал голову, потом достал из ножен трофейный штык от древней «Токаревой самозарядки», подошел к трупу и вонзил лезвие по рукоять в землю сбоку от тела, образуя некий дополнительный упор.
– Вот так-то лучше будет. Упрется в рукоятку и завалится, как миленький… Коняев! Чего засопел, как паровоз? Очко, поди, заиграло? Не бзди…
Панкевич огляделся внимательно и залег за брустверок последним.
– Вот будет смешно, если под ним ничего нет, – шепнул Веселый Маугли. Москвич кивнул:
– Ага. Ухохочемся прямо.
– Поехали! – махнул рукой Рыдлевка.
Веревка натянулась, как струна. Негнущийся Малецкий вздрогнул, сдвинулся, нехотя приподнялся, наткнулся боком на рукоятку воткнутого в землю штыка и с запрокинутой головой плюхнулся на живот. Наступила тишина, в которой отчетливо слышалось тяжелое дыхание людей за невысоким глиняным брустверком. Веселый повернул было голову к Маугли – мол, кто был прав? – но через секунду ухнуло, ударив всем по барабанным перепонкам. Уши заложило, ветки кустов затрещали, посеченные осколками, а сверху дождем посыпалась труха и редкие ржавые листья. Квазимодо встал и отряхнулся:
– «Феня», как пить дать… Пацана нашего, кажись, все же зацепило?
Несколько осколков безжалостно впились в бок мертвеца, остальные пришлись впритирку, разодрав ему в клочья спину и связанные руки. Подошли Панкевич, Веселый, Маугли и Конюх, все обнажили головы. Потом закурили. Теперь они смотрели на убитого товарища совсем не так, как до «разминирования». Теперь в их взглядах было гораздо больше чего-то человеческого.
Панкевич обернулся к Конюху:
– Коняев! Накрой его брезентом. Вот и все. Отвоевался, братишка.
Маугли задумчиво и грустно смотрел на покойника:
– Он же такой тихий-тихий был… Ни одного духа не завалил, а смерть принял… лютую такую… Не позавидуешь.
– Не завалил?! – оскалил зубы Квазимодо. – Так мы завалим! И будем долбить этих сволочей, пока всех, под корень!… Сегодня же село чистить пойдем, там и…
– Сегодня вряд ли, – покачал головой Панкевич. – Сегодня уже не успеем. На «выезде» много, и с «вованами» не успеем договориться. Завтра с утра, я думаю…
– У нас случай был, – задумчиво сказал Квазимодо, успокоившись. – В декабре вытаскивали солдата из развалин. Дураки были, без опыта. Пацаны еле от земли отодрали. Накануне слякоть была, а тут морозец вдарил. Ну и примерз наш солдатик крепко-накрепко. Подняли его, глядим, а под ним – «фенька», нас дожидается. Вот она – смерть. Ребрышками поблескивает. Ну мы так и встали, в убитого вцепились, заклинило нас… А пронесло. Рычаг у «феньки», оказывается, ледком прихватило, оттого и не рванула…
Панкевич кивнул и махнул рукой, прекращая разговоры: