Тропа барса

22
18
20
22
24
26
28
30

— Он сказал о причине захвата Мазина?

— Нет. Но он сказал все, что знал.

— Ладненько. Систему охраны этой хазы минкульта ты выяснил?

— А там и выяснять нечего… — Лицо Кая скривила невнятная гримаска, которую только человек с большим воображением мог бы принять за улыбку. Но Маэстро знал:

Кай именно улыбался. — Детский сад…

— Поехали… — велел Маэстро и направился к «жигуленку».

— «Волгу» сжечь?

— Кай, с каких это пор ты стал задавать глупые вопросы?

— Казенное все же имущество… — пожал плечами тот.

— Считай, что уже нет;

— На нет и суда нет.

Труп Серого застыл за рулем. Кай щедро полил бензином салон, бросил канистру.

Мотор «жигуленка» уже работал. Кай плюхнулся на сиденье.

— Гори оно все огнем! — Маэстро выщелкнул зажженную спичку и дал газ. Позади ярко вспыхнуло, взрывная волна сжала перепонки… Ни Маэстро, ни Кай даже не оглянулись. Они привыкли к огню. Это была их профессия.

* * *

19 августа 1991 года, 10 часов 34 минуты

— Извини, дорогой, что мое приглашение получилось таким спешным и не вполне корректным… — Лицо Большого Резо, казалось, лучится радушием, но глаза были темны и холодны, как жерла пистолетных стволов. — Обстоятельства…

Никита Григорьевич поджал губы. Он знал, на чем прокололся. Он привык… Он привык жить в этой стране хозяином, полновластным хозяином! Он привык, что мирно покоящийся в кармане кусочек красного картона с тремя подписями-завитушками и печатью, на которой отчетливо читались две столь хорошо знакомые всем буквы «ЦК» был и щитом, и карающим мечом…

Словно волшебный перстень, удостоверение многие годы отражало его от всех возможных и даже невозможных неприятностей в этой стране… Нет, он никогда не терял бдительности, тренированного чутья, когда… был не дома. А здесь…

«Корочки» были «перстнем Аладдина», дающим его обладателю почти сверхъестественную силу: менты бледнели и замирали, только завидев «вездеход» и красную поперечную полосу, таможни и границы открывались, словно ворота Сезама, вышколенная «девятка» замирала в дверях любых учреждений в почтительном, дисциплинированном безразличии, пропуская обладателя в кабинеты, спецсанатории, распахивая все двери и отмыкая все замки…

И вот он, генерал Никита Григорьевич Мазин, сидит в несуразной полосатой пижаме, словно овца, перед жестоким и жестким авторитетом, который класть хотел на все правила и знал для себя лишь одно, гениально сформулированное великим Мао: