Сармат. Кофе на крови

22
18
20
22
24
26
28
30

Перед бойцами груда искореженного взрывом, оплавленного металла, бывшего еще час назад боевым вертолетом. В этой груде два обгорелых трупа. Третий в стороне, метрах в пятнадцати. Сарматов склоняется над ним — славянскими синими глазами смотрит в раскаленное азиатское небо командир вертолета. В обугленной руке, словно пропуск на тот свет, торчит полетная карта, в другой намертво зажат огрызок карандаша. Сарматов тянет на себя карту, и обгорелая рука отдает ее. На карте прочерчена свежая неровная стрелка к кишлаку в горных отрогах, на юго-западе от пакистанской границы, и прямо по карте, по оранжевым афганским горам и желтым плато начерчены крупные, корявые буквы: «МАЙОР... ОБНАРУЖИЛ БАЗУ „ДУХОВ“... КИШЛАК ТАГАНЛЫ... ПЕРЕДАЛ НАШИМ... УМИРАЮ...»

— Спасибо, капитан! — глухо говорит Сарматов и закрывает ладонью его синие глаза. — Зачем же ты согласился лететь без прикрытия, парень?..

— Бля, это племя интендантское горючку для истребителей небось загнал за «зеленые» на кабульском базаре! — опять взрывается Бурлак.

— Или в бодуне были после Дня Победы! — подхватывает старший лейтенант Прохоров. — Что им наши жизни — бабы новых солдат нарожают!

Силин, словно очнувшись от летаргической полудремы, в которой он пребывает последнее время, неожиданно зло кричит Сарматову:

— Командир, ты вот говорил нам: «Задание, братва, государственной важности», а они положили с прибором на нас, на вертушку и летунов и на твое «государственной важности»!.. Да для всей их шоблы чем больше бардака, тем больше в масть!.. Чем дольше эта мясорубка, тем «зеленых» в карманах гуще!.. Что, не так, Сармат? Не так было в Анголе, в Мозамбике, в Сирии, а уж про Никарагуа я вообще молчу!

— Все так! — орет в ответ Бурлак. — Только ты чего это командира лечишь? Он, что ли, тебя сюда послал, а сам в кабинете сидит и коньяк распивает? Он же тоже здесь, с нами, и ему, как и тебе, теперь смерть в улыбке скалится.

— Сцепились, петухи! — встает между ними Морозов. — Кончай базар! Ребят по-людски похоронить надо, а они отношения выясняют.

— Не надо! — громко произносит Сарматов. — Ничего здесь не трогать!

— Ты что, командир?! — вскидывается Алан. — «Духи» носы, уши резать будут!..

— Не трогать! — повторят тот. — Если ребят похороним, то «духи» поймут, что мы здесь были, и по следу пойдут. А так они нас ждать будут. Не дождутся — могут подумать, что в «зеленке» напалмом нас накрыли... Не по-людски, конечно, ребят так оставлять, но что поделаешь! А сейчас уходим, пока пакистанская ИСА, спецслужба, не объявилась!..

Бойцы отходят от разгромленной вертушки. Внезапно Силин выбивается из группы и бросается на американца:

— Надо этого пидора за ребят!.. Пусть ему уши режут!..

— Тыкву напекло! — отшвыривает его Сарматов.

— Тебе напекло! — кричит Силин. — Как ты с ним триста верст оттопаешь? Или он жмур, или мы все, непонятно, что ли?!

— Он, кажется, прав, майор! — глядя на Сарматова, подтверждает Савелов.

— Кажется — перекрестись! — обрывает его Сарматов и обращается к бойцам: — Мужики, у нас есть еще страховочная точка... Рандеву с вертушкой... в сорока километрах отсюда. Не будем терять времени! — Он показывает на затянутые маревом скалы. — Туда, аллюр три креста, марш!

Футбольным мячом мотается за спиной Алана голова американца, пузырится на его губах кровавая пена. А над спасительными скалами, как маятник огромных божьих часов, мечется солнце, слепит глаза, заливает жарким потом их лица и спины...

Достигнув скал, все в бессилии бросаются на камни, но жесткая команда Сарматова вновь поднимает их на ноги:

— Всем замаскироваться и приготовиться к бою!..