Адская рулетка

— Да? — заинтересованно произнес капитан. — А это не фигурирует… Вы это точно помните?

— Точно! — сказал я, и капитана это обрадовало. Он дал мне листок бумажки, шариковую ручку, и я, с трудом вспомнив, когда происходила беседа, кое-как изложил ее содержание. После этого капитан велел мне поставить число и подпись, а бумажечку забрал.

— Приятно было познакомиться, — улыбнулся мне капитан. — Можете возвращаться в подразделение. Учтите, теперь у вас личный подшефный.

РЯДОВОЙ МИХАЙЛОВ

Петька стал в моем отделении правофланговым — рост у него был такой, что Мартынов, стоявший раньше на правом фланге, казался теперь не очень высоким, хотя имел метр девяносто пять, не меньше. Пришлось двигать койки. Петька оказался рядом со мной. Поговорить мне с ним как следует не удалось до следующей ночи. Мы заступили в наряд, я — дежурным, он — дневальным. Ночью, когда из бодрствующих в роте остались только мы двое, я наконец рискнул задать Петьке те вопросы, которые принародно задавать не мог.

— Ну, Петр Алексеевич, государь всея Руси, — сказал я, — ты что, и правда из детдома удрал?

— Для иных — так, — понизив голос и оглядываясь на спящих, сказал Петька,

— тебе же скажу — ложь сие! И все иное, что Дроздов тебе сказал, — брехня есть.

— Дроздов — это капитан, да?

— Полковник он, а капитаном машкерадно нарядился… Сказывал он мне, что у безопасности государства нашего врагов и иных супротивных немало, кои мнят вдругорядь Смутное время на Руси устроить. Хотят-де Советы свергнуть, а заместо того Империализм посадить. Я его парсуну видал: жирный, одежа черна, на главе ведро черное, а под седалище мешки со златом подгреб. И для того оные супротивные, о воскрешении моем проведав, могут народишко подбить на бунт, яко бы ради праведного и законного царенья моего… А от сего сотворится междоусобие, смута и самосуд; державе нашей, яко при треклятом Гришке Отрепьеве, может быть разорение и погибель. Сказывали, что и когда мы с Ванькой царствовали, таковое быть могло, да Господь оборонил… Мне-то трона все одно не видать, а иноземцы, империалистами рекомые, державу нашу умалят, а то и вовсе попленят, аки при Батые поганом. От сего и велели мне персоны своей нигде и никому не открывать, окромя тебя. А коли буду сего держаться, то обещали и в комсомол принять…

— А жил-то ты где? — поинтересовался я.

— В потаенном месте, — посуровел Петька, — его такоже открывать не велели. Добро жил. Учили наукам: писать, как ныне уставлено, цыфири, пиитике российской, географии, гистории малую толику. На велосипеде учили ездить, после — на мотоцикле, а дале и на автомобиле, токмо прав не дали. Я этот самоход-то зело возлюбил! Все внутре изучил и сам уж ездил не единожды. По городу ездил и правила добро знаю: кому куда первому ехать надлежит, каковы знаки на дороге бывают и что оные показывают… Сказывали, будто и в первое житие я тож до наук был переимчив…

— А кормили как, ничего?

— Добро кормили, вина токмо не давали, да ныне я его и сам пить не стану. Кофей заморский, чай аж из самой Индеи, взвары из груш да винограда сушеного… Так-то я и в царском обличье не питался! Я уж просил их, чтоб не утруждали себя, а то что ни постный день, так все рыбы заморские, я таких-то и не слыхивал: макрурус, нототения… Щуку бы купили, али осетра, али белужины… Да я и снетку был бы рад. Сами же сказывали, чтоб я себя от царского житья отучал, а кормят тем, что простому человеку и не снится поди… Картофель да помидоры — их ведь у нас и не росло отродясь?

— Теперь растут, — сказал я.

— Это я ведаю, — вздохнул Петька, — только вот сказывали, будто я и повелел эту картофель в Русь привезти, а я не помню…

— Это ты позже, когда в Европу съездил… А кормили тебя вполне по-советски. Мяса-то давали?

— В скоромные дни давали, но сказывали, что ныне посты не блюдут, ибо сие суеверие суть. Тут-то, я гляжу, постного больше, хоть ныне, яко по-старопрежнему писано, — разрешение вина и елея…

— Вина тут не дадут… — сказал я. — А елей — это что?

— Масло коровье. Утром-то сколь его было дадено на каждого?