Оборотень

После этого неуловимый Кных залег на дно, а через полтора месяца благополучно ограбил банк.

Об этом душегубе было известно все, море разливанное вещ-доков выплескивало из следовательских шкафов. Полгода было обложено со всех сторон его логово на Коровинском шоссе, и вот наконец Кных клюнул и угодил в засаду, откуда с простреленным пузом был доставлен в тюремную больницу. Но и оттуда он слинял — тихо, без трупов, со всеми вытекающими для персонала и охраны последствиями.

Правоохранители при поддержке банков объявили миллионный гонорар даже не за поимку Горина-Изотова и так далее, а хотя бы за наводку. И пожелай Рыбаков, он мог бы сделаться богачом и наплевать на все должности с погонами. Но старлею Кных нужен был живой, это уже стало для сыщика делом чести. Троекратный уход из силков, из тюрем, засад ментовской нерасторопностью не оправдать — тут попахивало покровительством кого-то облеченного властью и нечистого на руку. Говорят, человек не иголка в стоге сена, но старлей, можно сказать, перерыл часть стога большую, нежели вся Петровка, и теперь почти безошибочно знал, где накровавил Кных, а где — кто другой.

Впрочем, на одном супербандите для Рыбакова свет клином не сошелся. Другие преступники тоже интересовали отчаянного старлея. Один как ветер, везде и нигде, он искал и не находил смерти, и она бежала от него.

* * *

Александр Григорьевич Акинфиев не то чтобы имел что-то против опера Рыбакова, но побаивался его напора. Что-то в этом парне вызывало зловещие ассоциации с «революционной законностью», с теми, кто пришел за отцом Акинфиева такой же вот, как эта, холодной ноябрьской ночью тридцать седьмого года. Хотя, с другой стороны, молодой опер был истинным сыном именно нашего времени, которое тоже отнюдь не располагает к сантиментам. Пожилой следователь был достаточно самокритичен, и в манерах коллеги не исключал укора своим устаревшим методам, да и самой сути: семь раз отмерять, по мнению «знатоков» нового поколения, долго — пусть лучше щепки летят!

«Брюзгой стал, старче, — выговаривал себе Акинфиев, лежа в своем замке с остывшим (дрова надо было экономить!) камином. — Это Нинель тебя подкосила, не вовремя ушла. Вдвоем не так горько было бы старость встречать. Богу — Богово, а Кесарю — Кесарево… Глупости все! Лежи себе, думай о деле, пока не рассвело. А утром…»

Утром следователь на скорую руку позавтракал своей любимой квашеной капустой с луком и позвонил адвокатше Гурвич.

— Что ты, Ксения, давеча о Боге заговорила? — спросил он. — Сидели себе, играли в дурака, и тут — бац! Аль кальвадосу перепила?.. При чем тут все эти штучки?

— А при том, Акинфушка, — назидательно ответствовала адвокатша, — что когда бы я не была атеисткой — не по убеждению, а по партийной принадлежности и общественному статусу—я бы стольких небезнадежных людей сумела Богом отмыть!

— Ну это ты, мать, зарапортовалась, — присвистнул следователь. — Это в наших-то судах? Мне ли тебе про них рассказывать! Что ж, прости, если разбудил. Сон какой-то чудной приснился, вот и вспомнил твои слова. Да-а, старость не радость… А говорила ты хорошо, душевно.

— Постой, постой, Григорьич, — потеплел голос польщенной адвокатши, — я из-за Фомы Довгаля не успела сказать…

— Опять ты про Фому?

— Нет, про Ерему, — рикошетом парировала собеседница следователя. — Наука чиста, потому что отвлеченна. Ей нет дела до людей. Великие открытия случались под яблонями и в ваннах. Глупость — двигатель прогресса. Многие, если не все короли были олицетворением зла, и если бы появился идеал, он непременно был бы охаян глупостью. Вот поэтому существуют «висяки» — доморощенный циник Шершавин в пассаже о сверхъестественном не так уж и не прав.

Акинфиев просто жаждал возразить, но холод давал о себе знать. Адвокатша словно поняла это и явно задалась целью разогреть серое вещество своего собеседника. Началась лекция о мудрости, бренном теле, вечной душе, божественном и дьявольском начале в человеке.

— Сколько мне до пенсии осталось, Ксения? — прервал следователь поток красноречия.

— Тогда не терзай себя, закрывай «за недостаточностью улик» и готовься сдирать подковы, — мигом спустилась адвокатша с небес на землю.

— Других способов не вижу, — вздохнул Акинфиев.

— Ну почему же? Через одну точку проводится множество прямых линий, а через две — только одна.

— Ах, вот что! Предлагаешь дождаться второго убийства?

— Предлагаю выпить рюмочку кальвадоса и идти служить нашей хитрой Фемиде. Кстати, я до сих пор не понимаю, как в ней уживались справедливость и дар предвидения и почему эта слепая мадам не предотвращала того, что ей впоследствии приходилось взвешивать на весах? Ну да ладно, это для камина. Пока!