В 6.30 Николай покинул гостеприимный дом бывшего начальника РОВД. Захарченко проводил Горшкова до калитки:
— Давай, Коля! Удачи тебе. Будешь в Кантарске или понадоблюсь, заезжай! И встречу, и, чем смогу, помогу!
Подполковник проводил взглядом лейтенанта, подумав: «Пацан еще, а сколько пережил, иным на всю жизнь хватит с лихвой. И его еще будут с дерьмом мешать козлы чиновничьи. За то, что не по их законам живет, за то, что не им служит, а людям, за то, что живым из боя вышел. И за справедливость стоит. Эх, жизнь наша, не пойми что! Все с ног на голову перевернули. Устроили бордель сплошной. Кто порядок наведет? Или так в бардаке и придется жизнь доживать?» Ему-то, Захарченко, ладно, он свое, можно сказать, прожил, закроется дома, как улитка в ракушке, и пошлет все куда подальше. А как жить таким, как Горшков? Ведь погубит их Система. Пуля не убила, осколок не взял, а Система погубит. Система, правящая страной! Хрен знает что получается. Кто Россию губит, разносит в куски, разворовывает, те в почете. Кто защищает ее, здоровья и жизни не жалеет, в отстое! Где и когда такое было видано, чтобы вот так-то?
Захарченко позвала супруга.
Офицер вернулся в дом. Мысли у него были невеселые. Он более пятнадцати лет, а если брать всю службу в разных ведомствах, в армии, МВД, рядовым, сержантом, офицером, то и все двадцать пять годков отдал Родине. А теперь из-за одного росчерка пера преступника-чиновника стал ей не нужен. Нежелателен.
Горшков вошел в дежурку без десяти семь.
Канарейкин находился в коридоре.
Увидев Николая, поздоровался:
— Привет, турист! Как ныне, не с черной ночевал?
— Нет, Саня, не с черной! С беленькой и пухленькой. В спальне, на кровати такой мягкой, как сама женщина. В доме кирпичном, с недостроенным гаражом, недалеко отсюда.
Старший лейтенант подозрительно посмотрел на Коляна:
— Ты на что намекаешь? У меня, что ль, ночь провел? С Галькой?
— Охренел? Разве я мог так поступить?
— Но ты ж жену мою описал и дом. У меня как раз гараж недостроенный. И живу я недалеко отсюда!
— С тобой и пошутить нельзя! Тупеешь ты, браток, на службе штабной. Еще годок, и кранты!
— Чего кранты-то?
— То, что въезжать ни во что не будешь!
Дежурный повел носом, принюхиваясь:
— Да ты пьян, Горшков! Свежаком прет!
— И что дальше? Я в отпуске! Имею право! Наш уговор насчет машины остается в силе?