– Мы не спорили.
– Вы были твердо убеждены! В чем? В том, что я приду в себя? Что я вспомню, как хоронил ее? Так я не вспомнил. Я не могу этого вспомнить. Я помню, как она мне улыбалась, помню как бился ребенок у нее внутри… Я это помню. Я не помню, как в нашу машину стреляли…
Шатов осекся. Стреляли в машину. Он помнил, как стреляли в машину, помнил, только его мозг все перекрутил, вытолкнул это воспоминание из февраля в июнь. И убрал из этого воспоминания Виту.
Выстрелы. Выстрелы, и Шатов бежит. Через лес? По улице? Какая уже разница. Шатов бежит, а сзади доносятся выстрелы, сзади лежит смертельно раненная его жена, а он убегает, он бежит, шарахаясь из стороны в сторону, потом падает… Он решил, что в него выстрелили, а на самом деле он просто упал. Упал и потерял сознание от удара головой.
Плоть его жены рвали пули, а он ударился головой, когда пытался убежать.
Трус и подонок.
Он сорвался крышей не после смерти жены, он смертельно испугался там, в машине, и боялся вспомнить не о смерти Виты. Он боялся вспомнить о своем предательстве. Он боялся вспомнить об этом, поэтому врал себе и окружающим.
Она жива, ребята, она только вышла из дома за покупками. Пошла на работу. На рынок. К врачу. У нас же скоро будет ребенок. Вы не знали, что у нас будет ребенок?
– Женя…
– Лучше уйди, Света, – сквозь зубы процедил Шатов. – Уйди. Я могу сейчас…
– Не нужно, – как заведенная простонала Светлана.
– Я могу тебя сейчас ударить, – безжизненным голосом сказал Шатов.
– Ударь.
– Света, я тебя прошу… – голос дрожал, а перед глазами словно дрожал раскаленный воздух.
– Ну, ударь меня, – попросила Светлана, – тебе будет легче – ударь. Я потерплю.
Шатов оттолкнул ее и встал.
Дверь. Где тут дверь? Я хочу выйти. Почему все плывет перед глазами? И что-то горячее ползет по щеке?
Слеза? Он, все-таки, не разучился плакать… Не разучился…
Не нужно только его сейчас трогать… Дайте…
Светлана, не вставая с колен, схватила его руку и прижала ее к губам.