– Не бей, начальник, я все скажу, все малины сдам, век воли не видеть, – Шатов заголосил тонким голосом и поднял руки. – Я тебе, блин, все расскажу, как за три дня, да еще в бессознательном состоянии сколотил из местных пятую колонну…
Звонарев встал:
– Нет, ты мне сейчас ответишь.
– Нет, такая настойчивость не от меня, – засмеялся Шатов. – Это ты от мадам Елены заразился, пока укладывал ее спать. Теперь будешь ползать по комнате и бормотать слюнявым ртом: «Это ты виноват, Шатов, покайся, Иуда…»
Звонарев стоял неподвижно напротив Шатова, опустив руки.
– Пошли в коридор, – сказал Звонарев, после почти минуты молчания.
– Чо, с ума сошел? – прищурившись, спросил Шатов.
– Пойдем выйдем в коридор, – мертвым голосом повторил Звонарев.
– Ну, хочешь, я извинюсь? – Шатов эта дурацкая стыка перестала нравится.
Дать в рожу доктору, Шатов хотел уже давно, почти с момента первого знакомства, но Звонарев выглядел слишком серьезным. Глаза… Глаза принадлежали человеку, который решился на что-то страшное, вплоть до убийства.
И остановить его можно было, только убив.
– Хочешь, я извинюсь? – повторил Шатов.
– Нет, не хочу, – и голос тоже мертвый, как и взгляд.
Обреченный голос, или обрекающий. И Шатов не знал, что хуже.
– Ну, хоть вы объясните этому идиоту, – Шатов оглянулся на Дмитрия Петровича, а потом на Игоря.
Писатель сидел неподвижно, будто и вправду уснул, а Игорь молча улыбнулся Шатову. Неприятно улыбнулся.
– Выходи первым, – сказал Звонарев.
– Как скажешь.
Сердце старательно погнало холодную кровь по всем жилам. С ледком идет, заставляя дрожать каждую жилочку. Сейчас придется драться. Серьезно драться. Иначе не исключен самый летальный исход.
Порхнет душа летально и отправится на встречу со всеми хорошими людьми в рай.