Медвежатник

Создавалось впечатление, что он оказался в эпицентре ада — вокруг клубился пар, раздавался треск камней, откуда-то сверху слышались приглушенные разговоры, как будто прилетевшие ангелы решили посмотреть на муки грешников.

Когда глаза попривыкли к влажному пару, Аристов разглядел четверых мужчин. Самые обыкновенные физиономии. Даже при очень богатом воображении невозможно было представить за их ссутулившимися плечами парочку-другую крыльев. А то, что он принял сначала за шуршание хитона, было не что иное, как шипение кипящей воды.

Над потолком цветастыми облаками было развешано белье, что свидетельствовало о том, что даже чертям не чужда чистая одежда.

Один из падших ангелов обругался матерно и щедро плеснул на каменку ковш воды. Печная галька недовольно и мелко затрещала, обдав помещение густым паром.

— Ах, хороша! Ах, жарка! — восторгались мужики.

Обжигающий пар грозился сварить лицо, испепелить волосы, свернуть уши. Аристов крепился, как мог, хотя понимал, что еще пара минут подобного мужества, и он свалится на мокрый пол парной бездыханным.

— Я, братцы, пойду, — смущенно произнес Григорий Васильевич, — уж больно горячо стало.

Его дожидался ковшик с остывшей водой и неряшливый обмылок. Вещей не было. Рядом усердно, с суровым сосредоточенным видом натирал мочало детина лет тридцати.

— Послушайте, любезнейший, — обратился Аристов к мужчине. — Вы, случайно, не заметили, кто подходил к моему месту? А то, знаете ли, неловкость вышла, вещички-то мои пропали.

Чернобородый дядька оторвал взгляд от намыленной мочалки. Хмуро оценил рыхловатую фигуру Григория Васильевича и, мгновенно определив его в мещанское сословие, наставительно произнес:

— Это тебе, мил человек, не со склянками разными возиться. Как-никак в баню пришел. Здесь за своими вещичками в оба глаза приглядывать нужно. — И с унылым видом, как если бы это была нелюбимая работа, принялся натирать мочало.

Чертыхнувшись разок, Аристов побрел в парную. Пар за это время успел уже рассеяться. В противоположном конце мыленки он заметил контуры двух людей. Они проступали через пар, словно души грешников в преисподней. Присмотревшись, Григорий Васильевич определил, что на этот раз жаром наслаждались другие. Он отметил еще одну странную особенность — вещей поубавилось, на тоненькой веревочке под самым потолком висели пара черных носков и еще что-то кружевное, темно-желтого цвета, напоминающее старушечий пеньюар.

Аристов сел на одну из лавок. Пар сгустился. Некоторое время глаза привыкали к нему, а когда очертания сделались отчетливыми, он заглянул под лестницу: в обыкновенном банном тазу лежала цветастая косоворотка и брюки; в самом углу мыленки он рассмотрел сброшенные в кучу вещи, среди которых темным пятном выделялись пиджак и толстый свитер. Комбинация была нехитрой: банные воры плескали на раскаленную печь воду, а когда от жары невозможно было усидеть и посетители, кряхтя, покидали парную, они в спешке срывали постиранное белье и прятали его в укромных уголках. За краденым воры приходили перед самым закрытием: упаковав вещички в чемодан и любезно раскланявшись с банщиками, смиренно удалялись.

Дверь отворилась, и, загораживая узенький проем, в парную вошел толстый человек. Наверняка из-за огромного живота, выпиравшего на аршин, он не видел собственных ног. В руках он держал небольшой стеклянный флакон. Взболтнув его одним движением, толстяк выплеснул содержимое на раскаленные камни. В нос ударил приторно-сладкий запах. Жар усилился, и Аристов стал подумывать о том, что если он сейчас не встанет с лавки, то живьем поджарится на раскаленных досках.

Выдержки генералу хватило еще секунд на пятнадцать: скрывая удивление, он с интересом наблюдал за лицом толстяка, излучавшим в этот момент ликование, а потом, стараясь не перейти на бег, удалился из парной.

Чернобородый уже ушел, оставив после себя целый слой мыльной пены. Аристов старательно сполоснул лавку, только после этого отважился присесть. Мылся генерал долго, по нескольку раз натирал тело мочалкой, а когда понял, что при следующем малейшем усилии лишится кожи, прекратил самоистязание.

В зале было светло. Тело отдыхало. Аристов прошлепал к банщику, отцепил с кисти номерок и, протягивая его, проговорил:

— Отопри-ка мой ящичек, любезнейший.

Банщик лениво взял номерок, достал из шкафа нужный ключ, после чего неторопливо и с достоинством, каким отличаются все банщики мира, направился к шкафу. Два раза уверенно повернул в замке ключ и распахнул дощатую дверцу, после чего, почти торжественно, объявил:

— Прошу, сударь!