Великолепная пятерка

Самые же информированные люди в очень осторожных выражениях сообщали, что некогда эти два человека даже имели совместный бизнес, точнее, Лавровский вел бизнес, а генерал Стрыгин со своей охранной структурой его прикрывал по всем пунктам. Однако затем генерал решил не просто прикрывать бизнес, а руководить им, о чем и было сообщено Лавровскому. Тот на открытый конфликт не пошел, но потихоньку перевел все имущество и все активы под другую вывеску, и в один прекрасный день генерал Стрыгин обнаружил, что руководит и одновременно охраняет пустой офис, в котором даже завалящего компьютера не осталось. На ошибках учатся, и в следующий раз Стрыгин уже не выпустил попавшую под него фирму, а Лавровский обзавелся собственной мощной Службой безопасности, безо всяких посторонних генералов.

Так или иначе, но в итоге родилось состояние перманентной войны, ставшее очевидным, когда обе корпорации распространили свои интересы за пределы Москвы и области, влезли в экспорт металлов и нефтепродуктов, в импорт продовольствия, в игры на рынке ценных бумаг... И в политику, куда уж без нее.

Почему-то всюду выходило так, что интересы Лавровского и Стрыгина без конца сталкивались: в Екатеринбурге и Норильске, в Новороссийске и Якутске, в Липецке и Челябинске. Противостояние приняло такой характер, что лобовые стычки Службы безопасности уже мало что решали, главные битвы разворачивались в пределах Садового кольца, и победителем становился тот из двоих, кто ближе пробирался к первым лицам государства. Стрыгин торжествовал победу на закате правления Коржакова, однако затем наступил неизбежный откат и реванш людей Лавровского, который активно сотрудничал с Чубайсом. Апофеоз этих успехов наступил при премьерстве Кириенко, когда Лавровский провел шестерых своих людей на посты федеральных министров. Потом был август девяносто восьмого, отставка Кириенко и период временного равновесия, когда обе корпорации боролись не друг с другом, а за собственное выживание в рехнувшейся российской экономике. Первым в себя пришел Стрыгин, надежно оседлавший нефтяную трубу. Он снова тихой сапой пролез сначала в Белый дом, а потом и в Кремль, трубя о необходимости поддержки отечественного производителя и имея в виду себя самого. Стрыгина поддержали, а он поддержал тех, кто поддержал его. В результате вдруг откуда ни возьмись всплыли несколько уголовных дел, по которым Лавровский проходил главным фигурантом. Брошенная некогда Лавровским фраза «эта страна слишком мала для нас двоих» вышла теперь ему боком — он срочно отбыл в Англию под предлогом необходимости срочно вылечить зубы, и это лечение затянулось на многие месяцы. В Генеральной прокуратуре недвусмысленно давали понять, что, если Лавровский рискнет пересечь российскую границу, он будет немедленно арестован, потому как доказательств накоплено выше крыши. Лавровский прокуратуре верил и домой не спешил.

В его отсутствие Стрыгин совершенно распоясался, не видя больше себе достойного противника. Внутри «Интерспектра», напротив, царили разброд и уныние. Однако по прошествии шести месяцев изгнания Лавровского вдруг поползли слухи, взбудоражившие и тех, и этих. Слухи состояли в том, что Кремль недоволен чрезмерным усилением корпорации «Рослав» и лично генерала Стрыгина, а потому планирует либо посадить самого генерала, либо вернуть в Москву его заклятого врага, чтобы соблюсти баланс сил. Встревоженный Стрыгин забил тревогу внутри корпорации, объявил чуть ли не военное положение и обязал СБ в лепешку разбиться, но не допустить ничего подобного. После месячного аврала все вроде бы успокоилось, а слухи не подтвердились — тем не менее Стрыгин помнил о пережитом страхе и регулярно проводил в своем подземном офисе совещания с руководством «Рослава» по проблеме «корпоративной безопасности». Эти совещания проходили в обстановке строжайшей секретности, и приглашались туда лишь высшие должностные лица.

Челюсть не был высшим должностным лицом, он был лишь заместителем руководителя СБ. Поэтому приглашение принять участие в подземном совещаний должно было бы его радовать — но не радовало. Оно должно было греть его самолюбие — но не грело.

Потому что звали Челюсть на совещание не для того, чтобы выслушать его компетентное мнение по создавшимся проблемам. Его звали, чтобы посмотреть на человека, который эти проблемы создал.

А в глубине души, на суперсекретном совещании с самим собой, Челюсть молил бога, чтобы ни Стрыгин, ни другие шишки никогда не узнали — проблемы, из-за которых они собрались разделывать Челюсть, — это еще не все.

Было и еще кое-что.

Борис Романов: наше старое место

Он осторожно дотронулся до детской головки и сказал:

— Пора...

Олеся встрепенулась, посмотрела на отца круглыми от непонимания происходящего глазами, затем понемногу восстановила в памяти исходные данные: что, как и почему.

— Пить хочу, — шепотом сказала она.

— Сейчас, — успокаивающе ответил Борис. — Мы уже почти приехали...

Электричка замедляла ход, россыпь огней в черном небе за окном становилась все гуще, и к тамбуру потянулись предусмотрительные бабки с большими хозяйственными сумками. Пятница подходила к концу, и Борис твердо знал, что это был самый тяжелый день в его жизни.

Не спасла многомесячная подготовка, не спасла тысячекратно затвержденная истина, что иного выхода у него просто нет... Борис ехал в электричке, держа в руках Олеськин рюкзак и сжимая ботинками стоящую на полу спортивную сумку. Он чувствовал, как налитое свинцом сердце разрывает его изнутри, разрывает до крови, до слез, до неслышных всхлипов, до дрожи в икрах.

Олеська же проспала большую часть дороги, просто села и уснула, доверчиво положив голову Борису на плечо. Она доверила ему не только свой сон, но и вообще всю свою жизнь, и это приводило Бориса в ужас. Кажется, это было в Центральном доме художника, когда Олеся в последний раз спросила его:

— Ну, ты объяснишь мне, что случилось?

И он в десятый раз ответил ей:

— Да, конечно. Но не сейчас, потому что...