Директива - уничтожить

22
18
20
22
24
26
28
30

Он неожиданно сжал кулаки, скрипнув зубами. Да ни хрена подобного! Вранье это все, пропаганда! Мы, мол, никогда не болеем, мы не такие свиньи, как вы, русские. Слова «похмелье» для нас не существует. Это только вы способны вставать с отекшими лицами, трясущимися руками и ноющей болью в желудке – только вы. И головы у нас не болят. И безработицы нет. А если есть, то за нее хорошо платят.

Лицемеры!

Володя сжал разламывающуюся голову, почувствовав, как в ладонях пульсируют горячие мозги. Оторвав от головы одну руку, он пошарил на полу и поднял брюки. Как он и предвидел, в карманах было пусто, если не считать смятой сторублевки.

Вода не пошла в горло, напомнив лишь вкус водки армянского розлива в голубой бутылке. Охнув, Володя едва успел склониться над раковиной: его вырвало. Решив, что так больше продолжаться не может, он трясущимися руками надел рубашку и брюки; на носки времени терять не стал: видавшие виды кроссовки надел на босу ногу.

Когда он выходил из дома, телевизор голосом ведущей сообщил, что в Москве сейчас 7 часов утра. Чертыхнувшись, Володя вернулся в комнату и выключил телевизор. Пути не будет.

«Пути куда?» – злорадно подумал он, представляя свою небритую физиономию. Ему едва стукнуло сорок, а на вид все пятьдесят. Единственное, что у него осталось, это однокомнатная квартира, да и ее скоро не будет. «Не будет, – думал он, спускаясь по лестнице. – Сто процентов, что не будет». Но опять только махнул рукой на свою загубленную жизнь. Ничего, скоро, Бог даст, он засандалит пару пивка, а там мысли разогреются, и он что-нибудь придумает. Вплоть до продажи квартиры, потому что продавать больше нечего. И вдруг Володя ожил: телевизор! Ведь еще телик остался!

Взбодренный радостной перспективой, он быстрее зашагал по лестничному маршу, а мозги подсказывали идею за идеей: еще оставались кровать, сервант, шкафы на кухне… Пожалуй, на неделю хватит. А дальше? Дальше – квартира, ответили мозги. Ну и черт с ней!

Выскочив из подъезда и оглядевшись, Володя направился к киоскам, расположенным неподалеку от Варшавского концертного зала. И – о, удача! – встретился там с крепким пареньком лет семнадцати. Тот в одной руке держал бутылку пива, а в другой банку фанты. Поймав тревожно-ищущий взгляд Карасева, паренек протянул ему пиво.

Володя вцепился зубами в пробку и невнятно пробормотал, обращаясь к парню:

– Тебе оставить?

Тот покачал головой:

– Нет, рано еще.

Опять, как в американских фильмах, подумал Володя, глотая крепкое, чуть жирноватое клинское пиво. «Рано…» Хотя для него, наверное, и рано, молодой еще, но слова явно не его. А может, и его. Нет, скорее насмотрелся фильмов, сейчас скажет, что до обеда вообще не принимает. А он, Володя, пьет в любое время суток.

Пиво приятно клокотало в горле, слегка пощипывая небо и остужая желудок. Прикончив бутылку, Карасев облегченно рыгнул и покачал головой.

– Спасибо тебе, брат, выручил.

– Еще хочешь?

Володя не поверил своим ушам, но быстро согласился, опасаясь, что парень раздумает. «Интересно, что ему от меня нужно? – промелькнула мысль. – Не за просто же так угощает». Хотя надо признать, иногда попадались, правда, редко, такие вот сердобольные людишки, они здорово скрашивали одинокие похмельные будни, превращая их в маленькие праздники. И когда он глядел вслед такому жалостливому, на сердце становилось грустно, словно уходил давно знакомый или близкий тебе человек.

Володя всмотрелся в парня более внимательно, но так и не определил в нем того человека, по которому хоть какое-то время можно погрустить. Еще раз вздохнув, он с надеждой спросил:

– Тебе телевизор не надо? Цветной.

– Нет, оставь его себе. И не продавай. Я думаю, на сегодня тебе выпивки хватит.