Бойцовская порода

22
18
20
22
24
26
28
30

В действительности все получилось несколько иначе. Никто и не подумал взваливать на хрупкие плечи студента бремя тяжкой ответственности за судьбу холдинга.

— Все будет как прежде — не сомневайся, — отечески успокоил Войтов, возложив тяжеленную ручищу на затылок изготовившегося к бою преемника. — Учись, расти, не думай ни о чем. Не дадим предприятию засохнуть…

— Учись, расти, мужай, — продублировала управляющего скорбящая мать, за три дня выплакавшая глаза и постаревшая внешне лет на десять. — Когда понадобишься — позову. И вот что… Ты там в столице — посмотри, послушай… Может, чего узнаешь об этих нелюдях, которые отца убили. Если что — никаких денег не пожалеем…

И совершенно ничего не изменилось в жизни Альберта. Уехал, как ни в чем не бывало, в столицу, вздохнул спокойно и засуществовал, как прежде. Даже где-то порадовался втуне, сквозь напускную сыновнюю боль: мать еще молода, крепка, привлекательна; Войтов — хват, хищник, каких по искать, и к вдове хозяина явно неравнодушен. Все у них должно получиться как надо: по крайней мере в ближайшее десятилетие можно не терзать себя тяжкими думами о грядущих переменах. О странной просьбе матери Альберт забыл через два дня. Что за прихоть? Отца убили в Белогорске, какая в Москве может быть информация об обстоятельствах этого дела? И потом — для этого, в конце концов, существуют правоохранительные органы…

…С 12.00 до 12.40 — ленч. «Совушки» отдельские прихорашиваются и во главе с начальником отдела прутся всем гамузом на первый этаж, в кафе. Леха-гад никуда не идет в целях экономии и по непроизводственным соображениям:достает из сумки бутерброды с дешевой вареной колбасой, принимается задумчиво жевать и стремительно скидывает на принтер ранее набранные курсовые. Можно было бы, конечно, сделать это на «копирке» — так гораздо быстрее, но там стоит счетчик, который регистрирует каждый лист. Поэтому удобнее — в отделе. Надо успеть за ленч все отпечатать, в другое время могут возникнуть ненужные вопросы.

Альберт тоже не идет — затаив дыхание, выжидает, напряженно прислушиваясь к звукам в коридоре. Вернее — к отсутствию таковых, сейчас весь филиал на ленче, в офисе практически пусто.

— Ты чего, Аль? — рассеянно интересуется Леха, с аппетитом пережевывая невкусный бутерброд и складывая выскакивающие из принтерного зева листки в папку. — Поль Брэгг?

— Не понял? — нервозно вскидывает плечиком Альберт.

— Голодаешь, что ли?

— А.. Нет, сейчас закончу, тоже пойду, — спохватывается Альберт — правильно Леха заметил, наш молодой повеса отсутствием аппетита не страдает и обычно в первых рядах шпарит в направлении кафе. А тут третий день подряд задерживается.

— Что-то тебя третий день на работу пробивает! — не отстает Леха. — Заболел? Ты это прекращай. Так и надорваться недолго.

— Все, закончил, — Альберт, услышав в коридоре женские голоса, сворачивает программу, прихватывает с собой папку и спешит на выход. — Что-то в последнее время не клеится…

Дверь номер «два» — второе справа помещение, как заходишь в офис. В отношении данного помещения у начальства имеются какие-то планы, но в настоящий момент оно пустует и обозвано народом сообразно временному своему предназначению: «копирка». Тут, видите ли, скоростной копир стоит. Ксерокс, принтер, сканер в одном агрегате. В помещении номер два также имеется небольшой закуток, который завхоз планирует оборудовать под кладовку. Там уже поставили стеллаж, на полках которого пока что валяются пачки с бумагой.

На цыпочках прокравшись в кладовку, Альберт запирает дверь своим ключом и кладет на стеллаж загодя приготовленную салфетку.

Ключ. Проявив невиданную для него изворотливость, Альберт позавчера выкрал во время ленча у завхоза ключи (они просто висели на стене в операторской, изворотливость состояла в двухминутном потении от страха: минута — кража, минута — возвращение ключей на место), подобрал быстренько нужный, сделал слепок и после работы посетил районную барахолку, где обратился к слесарю. Слесарь выточил дубликат из своей заготовки и взял за это всего тридцать рублей, посеяв в душе Альберта страшные сомнения.

— А ведь этак каждый может! Позаимствовал ключи у кого-нибудь, выточил дубль — и заходи! Надо будет свои ключи бережнее хранить…

В кладовке нет освещения, но это обстоятельство Альберта не смущает. Под потолком высвечивается лепестками ромашки решеточка вентиляционного отверстия, через которое слышны приглушенные голоса — за стеной туалет, точно такая же решетка располагается с противоположной стороны. Достав из папки небольшой плоский футляр, Альберт на ощупь извлекает прибор и быстро приспосабливает его для функционирования. Прибор состоит из полутораметрового волоконного световода, на разных концах которого приспособлены окуляр и объектив, а также крохотного электронно-оптического преобразователя. Объектив — не просто стеклышко, он обеспечивает четырехкратное увеличение. Прибор Альберт приобрел позавчера на «Горбушке», в парке, не торгуясь отдал за него сто баксов, опробовал на скорую руку и быстренько убрался с места преступления. Потренировавшись дома, убедился, что шпионская штучка функционирует хорошо, рационально обдумал все и слегка взгрустнул. За такую цену вполне можно было купить приличный бинокль — не то что какой-то кусок стекловолокна с двумя пластмассовыми линзами и коробочкой с парой микросхем. Однако делать было нечего — обстоятельства требовали некоторых затрат…

Аккуратно продев объектив сквозь решетку, Альберт щелкнул тумблером преобразователя, приник к окуляру и принялся стравливать световод вглубь, добиваясь более удобного ракурса. Потрудившись с десяток секунд, наш доморощенный соглядатай задушевно ойкнул, плотно прижал окуляр к глазу и принялся лихорадочно расстегивать ширинку…

Черт подери — и чем это, спрашивается, собирается заняться наш светлый и чистый отличник?! Как же так: после столь лестной характеристики, в одном ряду с психологией, книгами, успеваемостью повышенной, рационализмом хваленым… и такое?

А не спешите негодовать, неласковые вы мои, — давайте, пока наш парень там в темноте вожделенно похрипывает, вкратце обратимся к обстоятельствам, бросившим его в объятия рукоблудия, дарованного миру неким ветхозаветным пастухом.