– Ты, конечно, мне не поверила, когда я хотел тебе открыть глаза на коварство твоего родственника, а зря, я ведь патологически честный человек, не способный даже на малейший обман или коварство, и это меня выгодно отличает от твоего дядюшки.
– Может быть, ты наконец перейдешь к сути дела. Я понимаю, твой звонок вызван отнюдь не скукой.
– Нет, Элеонор, не скукой. Мой звонок вызван другим чувством – отвращением к вандализму.
– О господи, но это-то здесь при чем?
– Сейчас объясню. Я считаю женщину совершенным творением природы, а разрушение совершенных творений природы, да и рук человеческих тоже, есть вандализм. Убийство такой красивой женщины, как ты, это вандализм. А я ярый противник вандализма.
– Ладно! А теперь объясни по-английски, что все это значит.
– Хорошо. Скажу совсем просто. По завершении операции, которую задумал Хемптон, тебя ликвидируют. Не одну тебя, конечно, и меня, и всех, кто хоть как-то был причастен к этому делу. Так вот, я этого не хочу! Кстати, как ты с ним связываешься?
– По этому телефону.
– Так, значит, этот канал закрытый и очень маловероятно, что он прослушивается, Хемптону это совершенно ни к чему.
– Алекс, насколько основательны твои обвинения Хемптона? Почему ты решил, что все причастные к этой операции будут ликвидированы, и что это за операция?
– А ты, что, Элеонор, хочешь сказать, что до сих пор не получила команды убить меня, а завтра и имама Хузайму?
– …
– Вот то-то! Ты – меня, потом кто-то – тебя и твою охрану. Ты ведь не одна была на раскопках?
– Нет.
– Все они, считай, покойники. Потому что они могли видеть или хотя бы догадываться о пусковой установке, а это камень в огород Бенсона. А Бенсон должен быть вне подозрений, как жена Цезаря, и ради этого будут принесены любые жертвы.
– Я не могу в это поверить.
– Скоро сможешь. Дядя тебе сказал, что в русской машине радиоэлектроника для террористов? А ракета вроде бы для уничтожения этой машины?
– Да.
– А тебе не приходило в голову, что уничтожать ракетой грузовик – это все равно что стрелять из пушки по воробьям?
– Да, но…